Шимон Маркиш

«Господь — сила моя и песнь…»

Нет в еврейском Священном Писании книги более охристианившейся, чем «Псалтирь». И по числу ссылок на нее на всех уровнях — от отцов и учителей церкви, богословов всех времен и исповеданий до скромной проповеди немудреного приходского священника. И по числу толкований, изъяснений, парафразов, никогда не иссякавших, даже в те времена, когда знакомство с Писанием — непосредственная встреча мирян и рядового духовенства с источниками их веры и религии — отнюдь не поощрялось. И по месту, которое псалмы заняли в богослужении; достаточно напомнить, что в русской православной церкви они входят в состав любого, даже самого краткого чина службы, что «Псалтирь» прочитывается целиком каждую неделю церковного года. И по значению ее в старинной системе образования: в старой Руси (чтобы не ходить за примерами далеко) она была главным «учебником», по ней учились читать, а научившись, часто не расставались с нею ни при каких обстоятельствах, до конца дней. И, наконец, по вкладу ее в культуру и цивилизацию всех христианских народов. Опять-таки не станем искать примеров далеко, ни умножать их сверх меры и без нужды. Немалое число русских крылатых слов и выражений выпорхнуло из книги, приписываемой царю Давиду, да так далеко улетело, что родимое гнездо оказалось начисто забытым. Кто помнит сегодня, что «ложь во спасение» восходит к неверно понятому стиху 17 из псалма 32  в церковнославянском переводе: «Ложь конь во спасение, во множестве же силы своея не спасется»? (В общеизвестном и общепринятом русском переводе — в так называемой Синодальной Библии — стих этот звучит так: «Ненадежен конь для спасения, не избавит великою силою своею».) И переложения псалмов, вольные вариации в стихах — вся русская поэзия XVIII в. (с заходом в XIX, по крайней мере, вплоть до Мея) не просто сверкает ими, но дышит. Эту новость русской стихотворной культуры возобновляет и ведет далее работа Наума Гребнева.

Все это сказано для того, чтобы подчеркнуть: о псалмах можно судить с самых различных точек зрения, жесткий выбор и самоограничение неизбежны. В этой статье речь пойдет преимущественно о двух вещах: чем были и (в меньшей мере) остаются псалмы на языке оригинала, у народа, который их создал; псалмы как явление поэзии (слово «памятник» решительно не годится!).

Начнем с названия.

Русское (и вошедшее в международную лексику) «псалом» происходит от греческого псалмoс — «песня», исполняемая под аккомпанемент струнного инструмента; греческий же термин есть, по всей видимости, перевод еврейского мизмoр, которое повторяется в заголовках более чем третьей части всех псалмов, составивших «Псалтирь». Заглавие сборника по-русски — более или менее точная фонетическая транспозиция греческого (в средневековом произношении) псалтuръон — названия того музыкального инструмента, в сопровождении которого пели псалмoй; заглавие это вошло в употребление не позже V в. христианской эры. К тому времени у евреев, однако, уже возникло и закрепилось иное заглавие — «Книга Восхвалений» (Сeфер Теhилuм). Русскому читателю будет легче «почувствовать», что это значит, если он узнает, что mеhилuм — одного корня с хорошо знакомым ему «аллилуйа» (hалелy-йa — «восхваляйте Бога»); этот возглас, по всей очевидности обращенный к молящимся, среди всех библейских текстов встречается тольков псалмах. Но тут же мы встречаемся и с первыми недоумениями, с первыми трудностями.

Любой из тех, кто заглядывал в «Псалтирь», помнит, что хвалы Всевышнему — совсем не единственное ее содержание. Вероятно, самая известная, а точнее сказать — наименее оспариваемая попытка классифицировать псалмы по содержанию принадлежит немецкому богослову-библеисту Иоганну-Фридриху-Герману Гункелю (1862 —1932). Он наметил пять основных категорий:

1. Гимны, т. е. песни восхваления в собственном смысле слова, прославляющие и призывающие прославлять Бога во всех его проявлениях и творениях; особо выделяется группа гимнов, посвященных святому городу (Иерусалиму) и святой горе (Сиону), которые Бог избрал местом своего пребывания (Храм). Эта категория численно самая значительная, что и оправдывает традиционное еврейское заглавие сборника.

2. Плачи коллективные: сетования, вызванные кризисной ситуацией общины или нации, и взывания к Богу о помощи.

3. Плачи индивидуальные: жалобы на муки, очень часто заверения в невиновности, очень часто надежда и даже уверенность, что жалоба будет услышана и справедливость восстановлена. Плачей индивидуальных гораздо больше, чем коллективных.

4. Песни благодарения, в подавляющем большинстве индивидуальные, но есть и несколько коллективных; соединяя описание бедствия с хвалами Богу за счастливое избавление, они как бы синтезируют плач и гимн.

5. Царские псалмы, изображающие ту или иную ситуацию из жизни царя земного, царя евреев: восшествие на престол, свадьбу и т. д.

(Внимательный читатель легко убедится в несовершенстве этой классификации, по ведь любая схема несовершенна.)

Гункель считал, что все намеченные им категории псалмов имеют культовое происхождение и применялись в храмовом богослужении. Но когда? каким образом? в каком качестве? как приспособляли древние тексты к новым обстоятельствам (например, царские псалмы в период, когда не стало монархии)? Сколько-нибудь точных ответов нет, есть только предположения, основывающиеся на свидетельствах различных книг Библии (частично — сравнительно поздних, например «Хроника» или «Хроники», в русской традиции две «Книги Паралипоменон», датируемые современной библейской критикой IV или даже III в. до христианской эры) и на археологических находках, особенно на дешифровке клинописных «библиотек». Попробуем как-то обобщить эти предположения.

Обычай торжественных песнопений в честь божества и его святилища, равно как и плачей, покаянных и благодарственных молитв, существовал и в Египте, и в Месопотамии, и в древнем Ханаане во втором тысячелетии до христианской эры; следовательно, едва ли можно приписывать евреям «открытие» псалма как поэтического и религиозного жанра. Но уже в древнейших, по суждению библеистов, частях Писания встречаются, так сказать, псалмообразные вкрапления («Песнь Моисея и сынов Израилевых» после перехода через Чермое море — «Исход», 15, 1—21; «Песнь Деворы и Варака» — «Книга Судей», 5). И — также по суждению библеистов — можно в целом доверять разбросанным по «Хроникам» сведениям о том, что регулярную службу певцов и музыкантов при Ковчеге Завета установил царь Давид в первой трети X в. до христианской эры. Во все существование Первого Храма, от построения его при сыне Давида, Соломоне (965—928 гг. до хр. э.), до разрушения вавилонянами (586 г. до хр. э.), священные обряды сопровождались пением и струнным аккомпанементом; храмовые музыканты и певчие объединялись в некое подобие корпораций, учрежденных, возможно, еще самим Давидом; все они были левиты, т. е. Принадлежали к колену (племени) Леви, исполнявшему низшие священнические функции при Храме. Их потомки, вернувшиеся из Вавилонского пленения, продолжали деятельность своих предков во Втором Храме (516 г. до хр. э.—70 г.хр.э.). Иными словами, псалмопение было в принципе исключительным правом и обязанностью левитов. Однако еще до разрушения Второго Храма римлянами возникает синагогальная форма богослужения и в самой Земле Израиля, и в диаспоре, и псалмы становятся всеобщим молитвенным достоянием, составляя необходимую и неотъемлемую часть повседневных и праздничных служб. В дальнейшем роль их, удельный вес непрерывно возрастали во всех разновидностях ритуала (нyсах), принятого той или иной общиной в рассеянии. И не только в синагогальной литургии, но и в любом внесинагогальном обряде: молитва перед сном, перед дальней дорогою, погребение, освящение могильного камня и т. д. Псалмы неизменно включаются и во вновь возникающие молитвенные обряды, например по случаю Дня независимости Еврейского государства. Пожалуй, вся жизнь традиционного еврейства пронизана текстами «Псалтири». Перейдем же к текстам.

Нет сомнения, что канонический корпус псалмов не вышел полностью из-под пера царя Давида, — если только, разумеется, речь не идет о читателе благочестивом, свято верующем Святому Преданию, закрепленному в Талмуде. Впрочем, в Талмуде нашла отражение и другая традиция, приписывающая авторство части псалмов праведникам, живущим до и после Давида. Эта последняя опирается на само Писание, на текст, где достаточно часто и совершенно однозначно говорится о разрушении Храма и пленении, изгнании народа; с другой стороны, псалмы снабжены своего рода заголовками (в переложении Наума Гребнева они опущены), и около половины их — 73 псалма — упоминает Давида, но есть и заголовки с другими именами: Моисея, Соломона, нескольких храмовых певчих в правление как самого Давида, так и его преемников. Современная библеистика соглашается, что Давид действительно сыграл большую, быть может решающую, роль в истории еврейской религиозной лирики, что какие-то псалмы могут действительно принадлежать ему, но далее этого не идет. Что касается датировки, то тут мнения расходятся: некоторые ученые полагают, что, за крайне немногочисленными исключениями, псалмы сложены в глубокой древности (и тогда Давид выступает скорее в качестве собирателя, «редактора»), другие — что в них отражена вся история Израиля, вплоть до периода после Вавилонского пленения включительно. Временем канонизации сборника считают IV или даже V век до хр. э. Сохранность канонического текста признается сегодня достаточно удовлетворительной (и, следовательно, поправки и конъектуры, в обилии предлагавшиеся учеными прошлого века, — излишними). Высокий уровень сохранности подтверждается, в частности и в особенности, находками 40—бо-х годов нашего века в Иудейской пустыне, так называемыми Свитками Мертвого моря, среди которых оказалось около трех десятков манускриптов «Псалтири».

Канонический текст состоит из 150 псалмов и разделен традицией на пять отделов («книг»). Нумерация псалмов у евреев (и следующих еврейской традиции протестантов) отличается от той, что принята у православных и католиков, восходящей к переводу Библии на греческий язык — древнейшему среди всех вообще переводов Писания (не позже II в. до хр. э.). Греческая версия, «Септуагинта», т. е. «Перевод семидесяти толковников». объединяет (9 — 10 и 114 - 115 номера оригинала, по зато разделяет надвое 116 и 147; таким образом, общее число псалмов оказывается одним и тем же. Как уже упоминалось, в этой статье принята православно-католическая нумерация, которой следовал Наум Гребнев; вдобавок так будет удобнее и проще русскому читателю, который пожелает сопоставить переложения Гребнева с общераспространенным русским переводом в Синодальой Библии. Различия в нумерации объясняются, вероятно, тем. что в древности строго зафиксированного разделения сборника на «главы» не существовало, что, кстати, подтверждается и рукописями; заголовками же снабжены не все псалмы. Отсюда возможность ошибок. Такой ошибкой следует полагать раздробление номеров 9—10 в оригинале: в совокупности они составляют алфавитный акростих.

«Книги» с I по IV (1—10, 41—71, 72—88, 89—105) завершаются особыми формулами благословения, обозначающими границу между «книгами». Есть достаточно доводов предполагать, что «книги» существовали первоначально в качестве отдельных сборников, а позже были сведены воедино. К числу доводов относится, в частности, то, что псалмы могут повторяться полностью или конгломератами стихов (например, пс. 13 из «книги» I = пс. 52 из «книги» II: или пс. 56. ст. 8-12 + пс. 59.ст 7-14, оба из «книги» II, = пс. 107 из «книги» V; или то, что заключительный стих последнего псалма «книги» II гласит: «Кончились молитвы Давида, сына Иессеева». Предполагается также, что две последние «книги», т. с. IV и V. составляют единый сборник и разделение их носит искусственный характер; оно может быть объяснено стремлением представить «Псалтирь» как некую параллель Учению ('Тора), т. е. Пятикнижию; во всяком случае, в начале старинного «Толкования па псалмы» (Мидрaш теhuлuм) говорится: «Моисей дал Израилю пять книг Учения, Давид дал Израилю пять книг псалмов».

Чтобы понять, хотя бы приблизительно, как «сделаны» псалмы, разберем один из них — № 22 (23 по нумерации оригинала). Начнем со звучания подлинника в произношении сегодняшних израильтян (как звучала еврейская речь две с половиной, а то и три тысячи лет назад, вопрос слишком сложный):

1. Йеhовa ро'u ло эхсaр; 2. бин'oт дeше йарбицeйни
ал-мeй менухoт йенаhалeйни; 3. нафшu йешовeйв
йанхeйни бема'гелeй-цeдек лемa'ан шмo;
4. гaм ки-эйлeх бегeй цалмaвет ло-ирa рa
ки-атa имадu шивтeха умиш'антeха heма йенахамyни;
5. та'арoх лефанaй шулхaн нeгед цорерaй
дишaнта вашeмен рошu коcu ревайa;
6. ах тoв вахeсед йирдефyни кол-йемeй хайaй
вешaвти бевeйт-йеhовa леoрех йамuм.

(Транскрипция следует как еврейской графике и пунктуации — отсутствие прописных букв, отсутствие точек, — так и усвоенной современными изданиями разбивке на полустишия.)

Перевод, целиком сосредоточенный на передаче смысла:

Песня Давида

1.  Бог — мой пастух, я не буду терпеть нужду.
2. [Он] уложит меня на травянистом месте, приведет меня к тихим водам.
3. Освежит мою душу, поведет по путям справедливости во имя Свое.
4. Даже если я пойду долиной мрака, не буду бояться дурного, ибо Ты со мною, Твой посох и Твоя трость будут мне в утешение.
5. Ты накрыл для меня стол на виду у моих врагов, щедро помазал маслом мою голову, моя чаша полна сверх краев.
6. Лишь добро и милость будут мои спутники во все дни моей жизни, и я буду жить в доме Бога долгое время.

Трудности понимания ( и перевода) начинаются с того, что система времен глагола в языке Библии либо не до конца прояснена, либо вообще не поддается окончательному прояснению. Так или иначе, но весьма часто невозможно решить, идет ли речь о настоящем, о будущем или же об особом континууме, покрывающем и настоящее и будущее. В нашем случае два авторитетных перевода новейшей поры, латинский и французский, отдают предпочтение настоящему, один, английский, — будущему. Наш собственный выбор определен не столько громким именем и научной славою английского переводчика Митчелла Дахуда (его работа, в трех томах, вышла в 1966—1971), сколько непосредственным восприятием наследников и живых носителей иврита, образованных израильтян, основательно начитанных в библейских и постбиблейских источниках.

Заголовок: точное значение его неизвестно. При отсутствии знаков препинания в рукописях ничто не препятствует поставить после первого слова точку: «Песня». Второе же слово может означать как «принадлежащая Давиду», т. е. сочиненная им, так и «связанная с Давидом» тем или иным образом: повествующая о нем, посвященная ему, написанная в его манере, положенная на его мелодию и т. д. Как уже говорилось, очень древняя традиция толкует ледовид в первом из двух смыслов.

Разноречий в толковании собственно текста столько, что придется ограничиться лишь примерами.

Стих 2. «Тихие воды», т. е. спокойные, небурные, могут быть поняты как «воды покоя, отдыха», т. е. источник, подле которого стадо располагается на отдых.

Стих 3. «Поведет по путям справедливости» передает словосочетание, встречающееся в Библии всего один раз (гaпакс легоменон). Дахуд понимает его совершенно иначе: «приведет на богатые пастбища», чтобы соотнести с «травянистым местом» в предыдущем стихе (зачем ему такое соотнесение, будет выяснено далее).

Стих 4. «Долиной мрака» — «среди полной темноты». «Будут мне в утешение» — «вот они поведут меня».

И любое из различных осмыслений — никак не каприз и не фантазия, но результат филологического анализа, часто глубокого и изощренного, и ступенька к выводам, иногда далеко идущим. Только один пример. В стихе 6 вешaвти оригинала может быть выведено из двух корней: ЙШБ со значением «сидеть», «пребывать» или же ШВБ со значением «возвращаться». В комментарии к псалмам, который вышел в Житомире в 1902 г. (на иврите) и принадлежал известному ориенталисту Цви-Перецу Хайесу, рассматриваются возможные варианты написания (конъектуры) и соответственно понимания; среди прочего Хайес указывает: если принять значение «я вернусь в дом Бога», то речь должна идти о возвращении в Храм, откуда певца (или его предков) изгнали враги, и тогда, по суждению комментатора, псалом следует относить к эпохе Хасмонеев и борьбы с Селевкидами (II в. до хр. ».). Для современной библеистики, как уже упоминалось, эта дата неприемлема — слишком поздна.

Важнейший для перевода вопрос — о стилистическом уровне текста — неотделим от куда более широкой проблемы библейской поэзии в целом. Ее несхожесть с поэзией европейской и характеризующие ее особенности были понастоящему обнаружены лишь в XVIIIв., и только нынешнее столетие включило ее в систему родственных ей поэзии Ближнего Востока, в основном более древних и, по-видимому, впрямую на нее влиявших. Славным ритмообразуюшим элементом в ней (повторяющимся, противопоставляющимся, соотносящимся) выступают единицы смысла, а не формы — «отрезки» мысли, а не стоны или (и) икты, ударения. «Отрезки» — их называют по-разному, общепринятой терминологии, сколько можно судить, до сих пор не сложилось — складываются в разного рода параллельные конструкции. Параллелизм может быть синонимическим:

Господь — свет мой и спасение мое: кого мне бояться?
Господь — крепость жизни моей: кого мне страшиться?

(Псалом 2б, стих 1; Синодальный перевод)

Может быть и антитетический параллелизм:

Они зашатаются и упадут, а мы подымемся и станем твердо.

(Псалом 19, стих 9)

Возможны и иные варианты, но эти два — наиболее наглядны. Параллелизм может быть полным (как в приведенных примерах) или частичным, когда число элементов в «отрезках» неодинаково или же — при равновеликости — не все имеют свою параллель. Он может быть прямым, как в первом из приведенных примеров, или перевернутым, хиастическим, как во втором.

Что касается системы стихосложения в европейском смысле, метрической организации стиха, то она упорно не поддается определению. Можно утверждать только, что библейский стих был акцентным, что равновеликие «отрезки» были достаточно часто и равноударными, с числом иктов от 2 до 4, в зависимости от длины «отрезка», и что преобладают скорее трехударные «отрезки». Но главным фактом остается метрическая нестабильность библейской поэзии.

И наконец, фонетическая организация библейского стиха. Она была развита в высокой степени — от простых аллитераций и ассонансов до сложной, изощренной, эффектной звукописи и даже созвучий в окончаниях «отрезков», хотя говорить о рифме в поэзии древнего еврейства не приходится. (Заметим кстати, что необоснованным, так сказать анахроническим, представляется и применение понятия строфы.)

Теперь вернемся к нашему псалму, начиная с конца — с фонетики и метрики. Сразу бросается в глаза, что стих 2 содержит «рифму», которая возвращается как внутренняя в стихе 3. Заметно также обилие аллитераций на «ш», рассыпанных по всему тексту. Обращают на себя внимание ассонансы «ей» («йе») и «ай» («йа»), сосредоточенные во вторых полустишиях. Одним словом, «инструментовка» кажется не случайной, но умышленной и целенаправленной. Распределение иктов почти регулярное (по три в долгих «отрезках», по два в коротких).

С параллелизмами, однако, все не так четко. Очевидный синонимический параллелизм представлен стихом 2. Есть комментаторы, которые видят в первой половине стиха 6 своего рода резюме стихов 4 и 5, а во второй половине стиха 6 — резюме стихов 2 и 3. Тогда перед нами «макрохиазм», охватывающий все названные выше стихи. Это толкование, однако ж, выглядит чересчур смелым. Напротив, если согласиться с Дахудом в его понимании второго «отрезка» стиха 3 («приведет на богатые пастбища»), а доводы его отнюдь не легковесны, то возникает перевернутый синонимический параллелизм с первым «отрезком» стиха 2 («уложит меня на травянистом месте»).

Итак, стилистический уровень библейской поэзии, и в частности псалмов. Она беспримерно (без сравнения — если воспользоваться церковнославянизмом) богата образностью — на этот счет существует общее согласие. Образы черпались из всех без изъятия сфер бытия, от самых возвышенных до самых низменных. И независимо от сферы образы всегда конкретны, наглядны, «вещны». Это связано с качествами — или, если взглянуть с противоположной точки зрения, слабостями — самого еврейского языка библейской эпохи, а именно со сравнительной бедностью его средствами выражения отвлеченных понятий и отношений. Отсюда — простота, пусть серьезная, важная, торжественная даже, но всетаки простота, в известном смысле заземленность библейского текста. А между тем и по-русски, и на других языках эти тексты взвились под стилистические небеса и при этом потеряли «вещность», обескровились. Тут действовал, по-видимому, главным образом психологический мотив: Священное Писание должно быть возвышенным, иначе какое же оно священное? Кстати, та же беда постигла и христианский канон, повествовательные его части (Четвероевангелие, Деяния Апостолов), греческий язык которых по-простонародному незамысловат, неуклюж, а случается, и неграмотен.

Проверим это на переводе нашего псалма в Синодальной Библии.

1.  Господь — Пастырь мой: я ни в чем не буду нуждаться.

2. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим.

3. Подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего.

4. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох — они успокоивают меня.

5. Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих, умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена.

6. Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни.

И лексика, и даже синтаксис поражают безжизненностью, бесплотностью — по сравнению с оригиналом. Регулярно проведенная инверсия существительного и притяжательного местоимения; инверсия определяемого и определения («к водам тихим»); «в виду» в значении «на виду», «перед глазами»; «так» в значении «да», «точно»; и в первую голову лексические архаизмы — пастырь, покоит, злачные пажити, стези, убоюсь, жезл, трапеза, умастил елеем, преисполнена, благость, пребуду — вся эта сверхкнижиость, чтобы не сказать замшелость, привнесена переводом.

Завершая на этом разбор псалма 22, необходимо отметить, что многое осталось даже незатронутым, в частности богословская экзегеза данного текста, довольно существенная как по объему, так и по мысли у евреев и христиан.

Ложная возвышенность тона прочно закреплена традицией, и литературной, и языковой, а стало быть, перестала быть ложной. В этой традиции выполнены и стихотворные переложения Наума Гребнева, и выполнены, мне кажется, прекрасно. Тем более что, перелагая прозу Синодального перевода и сохраняя в целом его стилистический ключ, Гребнев пытается кое-где снизить тон — примешивает к архаизмам просторечье (вестимо, тыщи, одёжи и т. п.), вводит в число размеров дольник.

И все-таки хорошо было бы преодолеть традицию и приблизить русского читателя не только к русской же «Псалтири», но и к древнееврейским mеhuлuм. Тогда, независимо от того, наделен ли он даром веры или нет, он лучше, совершеннее, полнее осознает и прочувствует, что значат слова псалмопевца, вынесенные в заглавие этой статьи: «Господь — сила моя и песнь» (псалом 117, стих 14).

Женева, 1990г.