СЛОВАРЬ БИБЛЕЙСКОГО БОГОСЛОВИЯ

ВВЕДЕНИЕ

I

Хотя Библия состоит из целого ряда отдельных книг, в библ. речи имеется некое глубокое единство: сквозь все разнообразие эпох, среды, событий, у свящ. авторов видна общность духа и выражений. Т. обр. единство Библии — одно из основных данных веры — подтверждается на конкретном уровне речи; в то же время становится ясным, что это единство, по существу, богословское. Рассмотрим подробнее этот вопрос.

I. БИБЛЕЙСКОЕ БОГОСЛОВИЕ

Св. Писание есть Слово Божие к людям, цель же богословия — быть человеческим словом о Боге. И если богословие ограничивает предмет своего изучения непосредственными данными богодухновенных книг, вслушиваясь в их голос, проникаясь их языком, одним словом, стремясь быть прямым отзвуком Слова Божия, оно является библейским в точном значении этого выражения.

Вслушиваться можно в различные высказывания Библии, воспринимая отдельные, более или менее разработанные и осознанные темы, отмечающие главные моменты в развитии Откровения. Ягвистское повествование и повествование Второзакония, священническое предание и предание Мудрецов, синоптические Евангелия, учение ап. Павла и учение, изложенное в посл, к Евреям, апокалиптическое видение Иоанна и четвертое Евангелие представляют — каждое само по себе — как бы целое «богословие», к-рое можно было бы изложить самостоятельно. Но можно также, с более широкой точки зрения, рассматривать Библию как одно целое и попытаться уловить органическую последовательность и умопостигаемую связь, обеспечивающие глубинное единство этих отдельных «богословии»; это мы и называем библейским богословием.

1. Принципы единства. — Единство Библии утверждается с полной достоверностью только верой, и она одна определяет его границы. Почему в канонический сборник Притчей вошли всякие поговорки — изречения народной мудрости — тогда как целые книги большой религиозной ценности, родственные лучшим каноническим писаниям, как напр., Притчи Еноха или Псалмы Соломона, остались вне канона? Критерий дается здесь только верою; только ею различные книги ВЗ и НЗ претворяются в органическое целое; и даже те, кто ее не разделяет, предполагают ее исходной точкой библ. богословия.

Единство Библии — единство не книжного порядка. Оно основано на Том, Кто есть ее средоточие. С христианской точки зрения книги евр. канона это только — книги ВЗ (неокончательного), возвещающие и предуготовляющие пришествие Иисуса Христа, К-рый будет их завершением. НЗ-ные книги, сосредоточенные на первом пришествии Иисуса Христа в истории, направлены к Его возвращению в конце времен. ВЗ — это Иисус Христос предуготовляемый и прообразуемый; НЗ — это Иисус Христос пришедший и грядущий. Этой основной истине Сам Иисус Христос дал окончательное выражение: «Я пришел не нарушить закон или пророков, но исполнить их». Отцы Церкви не перестают размышлять над этим основным принципом и искать в самой Библии те образы, к-рые выражают его с наибольшей ясностью, сравнивая, напр., НЗ с вином, в к-рое претворяется вода ВЗ. В статьях Словаря мы стараемся следовать этому глубинному течению христианской мысли, переходящему от образов к их исполнению, когда появляется новизна евангельского благовестия. Отсюда вытекают многочисленные следствия. Библ. богословие не может, напр., отделять учение о браке книги Бытия от учения Иисуса Христа и ап. Павла о девственности; первообраз человечества — не ветхий Адам, и люди — братья не в нем, а в Новом Адаме — Иисусе Христе.

Наконец, единство Библии — не только единство центра, поляризующего весь многообразный опыт людей и дающего направленность их истории; это единство вездесущей жизни, постоянно действующего духа. Библ. богословие — только отзвук Слова Божия, в том виде, как оно принималось определенным народом на различных этапах его существования, становясь самой сутью его мышления. Слово же это, прежде чем стать учением, уже было живой действительностью и призывом: оно — Сам Бог, К-рый пришел говорить Своему народу, непрестанно приходит и придет в Свой день все восстановить и увенчать Свой спасительный замысел во Христе Иисусе. Этому проявлению Божию в истории, благодаря к-рому между Богом и людьми завязывается внутренняя близость, библ. писатели дают различные наименования: 3авет, Избрание, Присутствие Божие и др. Но дело не в различиях, а в том, что библ. писатели, признавая эту связь между Богом и ч-ком, роднятся духовно благодаря общности мысли и веры. Это единство проявляется, напр., когда свящ. писатели пользуются элементами соседних культур и религий: если они их принимают, то лишь для того, чтобы, очистив их, отдать их на служение единственному Откр.; они пользуются различными приемами, но дух у всех один и тот же. Будь то образы, заимствованные из вавилонского мифа о сотворении мира, или же месопотамское предание о потопе, символика грозы из ханаанской мифологии, иранские представления об ангелологии или фольклорные сцены с сатирами и злокозненными зверями — все это фильтруется и как бы заново создается под действием веры в Бога Творца, спасительный замысел К-рого развивается во всей истории. Благодаря этому единству духа, на протяжении всей Библии оживляющему религ. предания и представления, и возможно библ. богословие, т.е. синтетическое понимание единого Слова Божия во всех его формах.

2. Освещение проблемы о вселенной и о Боге. — Единство Библии просто и обширно, как все Божие творение: только Бог может охватить его единым взглядом. Называясь богословским, наш труд предполагает синтез, основанный на единстве дела Божия. Представляя этот синтез в аналитич. форме словаря, мы совсем не препятствуем читателю пытаться понять единство Библии, но хотим лишь избежать навязывания ему какой-либо отвлеченной систематизации, по неизбежности всегда в чем-то произвольной, и предлагаем ему переходить от одной статьи к другой, сравнивать их и группировать, чтобы из этих сопоставлений вывести подлинное понимание веры.

Такой подход присущ основным методам самой Библии. Знакомясь последовательно с перспективой двух первых кн. Царств и Паралипоменон, мы можем составить себе более глубокое представление о том, каким был Давид в свое время и в памяти израильского народа; так же углубляется и тайна Иисуса Христа, когда мы подходим к ней в перспективе каждого из четырех евангелистов. Т. обр. Словарь позволяет лучше понять тайну союза Бога с ч-ком через ее различные выражения во времени: народ Божий, царство, Церковь; через образы ее ведущих деятелей: Авраама, Моисея, Давида, Илии, Иоанна Крестителя, Петра, Девы Марии; через связанные с нею конкретные установления: ковчег, жертвенник, храм, закон; через ее хранителей: пророков, священников, апостолов; через ее осуществление вопреки врагам: миру, Антихристу, Сатане, зверю. Равным обр. мы видим различные формы поведения ч-ка на молитве, пред лицом Бога грядущего: поклонение, хвала, молчание, коленопреклонение, благодарение, благословение.

Надо идти еще дальше и распознавать всюду и везде присутствие Бога. Ибо личность Ягве, Повелителя истории, отражается на всем Его творении. Конечно, надо определить значение некоторых антропологич. понятий, принятых Библией от определенной культурной среды и с точки зрения рациональной критики имеющих лишь относительную ценность: напр., синтетическая концепция ч-ка, не как сложного существа, делимого на «части» — душу и тело, но как существа личного, полностью проявляющегося в своих различных аспектах: духе, душе, теле, плоти. Эти точки зрения, к-рых нельзя игнорировать, остаются второстепенными, потому что относятся просто к изучению ч-ка. Библия не подвергает анализу ради него самого этот микрокосм, восхищавший греческих философов: Библия, по своей богословской сущности, видит ч-ка только перед лицом Бога, образом К-рого он является, через Христа, Восстановителя этого образа.

Таким же обр. из событий, установлений и лиц, о к-рых говорится в Библии, вырисовывается определенное богословие истории, определенное понимание путей, к-рыми Бог совершает Свое дело. Для понимания этой стороны учения важно знать, что по воззрениям семитов время не есть пустая рамка, заполняемая человеч. действиями; века образуются в нем поколениями, трепещущими жизнью Творца. Но, приняв это общее представление, свойственное культуре библ. среды, мы должны также видеть и различия и понимать специфику библ. концепции времени. В противоположность мифологиям соседних народов время не мыслится здесь как повторение в нашем мире первичного времени богов. В богослужебном культе Откр. выражается традиционным праздничным циклом, придавая ему новый смысл: распределяя праздники между двумя крайними пределами — началом и концом человеч. истории, т.е. сотворением мира и Днем Господним. История эта тоже следует ритму годов, недель, дней, часов; но все эти элементы нашего календаря освобождены от бесплодности повторений Присутствием Господа, памятью о Его пребывании среди нас и надеждой на Его возвращение. Сообразно с такой целью, конфликт двух градов, Иерусалима и Вавилона, столкновение добра и зла, борьба с Врагом перестают быть катастрофич. войной и становятся прологом нескончаемого мира, залог к-рого уже ныне дан существованием Церкви, в к-рой живет Дух.

Через Свои деяния Бог открывает Свое сердце и дает ч-ку познание Самого Себя. Если же ч-ку приходится говорить о гневе и ненависти применительно к Богу, осуждающему грех, то и в постигающих его наказаниях он приучается узнавать любовь, воспитывающую его и дающую жизнь. Поэтому и ч-к стремится сообразовать свои поступки с действиями Бога, явленными в Библии. Кротость, смирение, послушание, терпение, простота, милосердие, но также и сила и гордость приобретают свое подлинное значение и действенность благодаря живому присутствию Бога и Сына Его, Иисуса Христа, в силе Святого Духа. Подобно этому и все происходящее с ч-ством приобретает в библ. богословии полноту смысла: радость и страдание, утешение и печаль, мирная победа и гонение, жизнь и смерть — все должно быть включено в спасительный замысел, открываемый нам Словом Божиим; тогда все приобретает значение и ценность в смерти и воскресении Господа нашего Иисуса Христа.

II. СЛОВАРЬ

Психологическая и религиозная структура Библии, определяющая все ее умопостигаемое содержание, определяет и общую форму ее словесного выражения; можно говорить о языке Библии. Конечно, слова меняются с течением времени в библ. книгах так же, как в ч-ческих; но сила вдохновения такова, что ею проникнуты не только идеи, но и сами слова, их выражающие. Оказалось возможным установить евангельское хοινή, т.е. «общий язык», посредством к-рого выражается НЗ-ное Откр.; а эта хοινή находится в тесной зависимости от яз. LXX, т.е. греч. пер. Библии, к-рый в свою очередь «передает», приспосабливая его, евр. текст ВЗ. Не указывает ли такая непрерывность на существование, по крайней мере для чисто богословских понятий, настоящего технического языка? Один этот факт мог бы уже оправдать ту форму словаря, к-рую мы дали нашим очеркам по богословию. Речь идет здесь не только о чистой семантике, но о речи экспрессивной, сотканной из образов и символов. Конечно, для многих наших современников встает вопрос о том, какое значение этот язык сохраняет для нас, людей другого типа мышления. Нужно ли в наши дни возвещать о тайне неба посредством тех же самых образов, к-рыми пользовался НЗ: рая и небесных сфер, расположенных одна над другой, пира и брачного торжества? Можно ли еще говорить о гневе Божием? Что означает «восхождение» Иисуса Христа на небо и Его сидение «одесную Бога»? Довольно легко достигнуть согласия относительно содержания «библ. Богословия». Но не нарушится ли это согласие, когда нужно будет определять, в каких формах это богословие выражается? Не следует ли подвергнуть «демифологизации» язык Библ. для того, чтобы проникнуть в суть Откр.? Соединять словарь и богословие — не значит ли это продолжать некую вредную иллюзию? Не претендуя разрешить здесь общую проблему «демифологизации» языка, мы хотим лишь отметить, на двух разных уровнях глубины, в каком смысле этот язык является посредником истины.

1. Образы и язык. — Лицом к лицу с Бож. Откр. ч-веч. ум реагирует в двух противоположных направлениях. С одной стороны, он старается описать как можно проще событие, принесшее ему Откр.; с другой стороны, он ищет наиболее точной формулировки, чтобы выразить догматическое содержание Откр. Обе эти стороны — и экзистенциальное описание события, и эссенциальная формулировка его умопостигаемого содержания — обусловлены культурной средой, в к-рой они возникают, и не гарантированы от искажений. Но опасность в обоих случаях различна: описание события может быть сведено к простому буквальному отчету, лишенному всякого духовного содержания и не дающему духовной опоры для принятия его верой; вероучительная же формулировка, оторванная от породившего ее события, может снизить тайну до уровня отвлеченной игры ума. Язык Откр. предполагает этот двойной способ выражения, и отвлеченную формулировку, и образное описание. Но хотя в нем употребляются такие «твердые формулы», как символы веры (Втор.) или определения веры (посл. Евр.), он чаще представляет собою экзистенциальное описание, указывающее в образной форме на тайну Завета, к-рой живет народ Божий. Первая проблема — не в «демифологизации» этого языка ради приспособления содержания к современному мышлению, а в нахождении путей, ведущих к здравому пониманию этого содержания.

На низшем уровне находится простая метафора; так, Исаия описывает дерево, колеблющееся от ветра… Хотя метафора, как таковая, может обогатить словарь Откр., она не передает Откр. непосредственно. Оторванная от породившего ее первоначального опыта, применяемая в зависимости от вкусов и фантазии, метафора, когда она служит для выражения Откр., представляет собой всего только некую оболочку, к-рую всегда можно заменить другой. Но нам трудно даже себе представить, какое важное место занимает эта оболочка в библ. речи. Дело в том, что первоначальный образ, заключенный в метафору, сохраняет для семитов всегда живую силу внушения. Когда мы по-русски говорим, напр., о «даче» (загородном доме), мы едва ли еще вспоминаем о ее первоначальном смысле: «участок земли, пожалованный царем». Тогда как для семита кабод — слава, хотя и приобретает постепенно значение излучающегося сияния, сохраняет всегда на заднем плане и представление о массивности и богатстве: вот почему ап. Павел говорит о «весе славы» (греч.), уготованной избранным на небе.

Наряду с этой устойчивостью образа, связанной с определенным культурным явлением, можно наблюдать и жизнь этого образа, жизнь, вдохновляемую духом, сохраняющим подлинный смысл через все многообразие выражений. Это явление в особенности заметно в пер. LXX. Иногда в нем употребляется греч. слово, имеющее явно иной смысл, но с тем, чтобы влить в него полноту значения евр. слова. Так, напр., евр. слово кабод передает греч. δόξα, к-рое в противоположность представлению о реальном весе, означает «мнение», молву. Иногда переводчики избегают такого слова, к-рое своим культовым оттенком могло бы вызвать недоразумение: берака — благословение передается не словом εύφημία, а словом εύλογία; хотя второе не более чем первое выражает оттенок активности слова берака, оно имеет преимущество быть нейтральным и всюду применимым. Иногда греч. слово уточняет двойственный смысл еврейского. Διαθήхη означало «акт, к-рым кто-либо распоряжается своим имуществом (завещание) или заявляет о своих решениях, к-рые должны стать обязательными для других». Передавая так евр. слово берит, означающее собственно договор, контракт, перевод LXX подчеркивает «трансцендентность» Бога и Его снисхождение, благодаря к-рому возник израильский народ и его Закон. Такое мастерство языка показывает, что слово менее важно, чем дух, к-рый его проникает и прокладывает через него свой собственный путь. Но в этом мастерстве есть в то же время признание беспомощности: никакой ч-ский язык не может передать опыт богообщения; Бог неизбежно находится по ту сторону образов и метафор. Сохраняя образы и считаясь в то же время с их ограниченностью, язык Библ. обладает исключительным свойством оставаться конкретным средством выражения, укорененным в ч-ском опыте, и посредством этих материальных образов выражать реальности духовного порядка. Так напр., каждый из образов блаженства и воздаяния вызывает представление о земном счастье, к-рое ч-к испытывает как телом, так и душой. Когда надежда Израиля становится более духовной, эти образы не исчезают; но теперь они не столько прямые выражения переживания счастья, ожидающего ч-ка, сколько символы более высокой надежды, ожидания Бога, не поддающегося прямой словесной передаче. На этой стадии образ и метафора становятся постоянными опорами Откр.; сами по себе они не обладают «откровенной» силой, но благодаря их развитию в исторической перспективе, ассоциациям и отголоскам, к-рые они вызывают, они становятся посредниками Бож. Слова. Уже поэтому нельзя пренебрегать ими.

2. Символ и опыт. — В отличие от метафоры, к-рую можно переносить в любую область выражения, библ. символ остается в постоянной связи с породившим его Откр. Авторы Словаря стремятся показать, каким обр. космические элементы, переживаемые народом события и даже житейские обычаи включаются в диалог, в к-рый Бог вступает с ч-ком. Они — отзвук Слова, обращенного Богом к ч-ку; Бог говорит ч-ку чрез творение и чрез историю, к-рою Он руководит.

Так Библия не различает двух видов небес, из к-рых один материальный, а другой духовный. Но она в небе видимом открывает тайну Бога и Его дела. Конечно, первое небо и первая земля должны исчезнуть; но, пока они существуют, небо и впечатление, производимое им на ч-ка, необходимы для выражения трансцендентности и близости Бога небесного, напр, образного представления вхождения Иисуса в славу: «Мы видели Его восходящим на небо» (Деян 1.10,11). В Вавилонской мифологии дикое и страшное море олицетворяло беспорядочные хаотические силы, усмиренные богом Мардуком; в Библии оно только — подчиненная тварь, хотя и сохраняющая черты враждебных сил, к-рые Бог победит, осуществляя Свой замысел, и напоминающая в этом аспекте державу Смерти, угрожающую ч-ку. Так же дело обстоит и с большинством космических реалий — землей, камнем, скалой, горой, пустыней… Будучи всегда непосредственно подчинены верховной власти Бога Творца, они имеют полноценное значение символов Откровения.

Подлинное же значение библ. символа заключается в его связи с событиями спасения. Так, ночь — символ, общий для большинства религий, в качестве двойственной реальности, страшной как смерть и необходимой как время рождения миров. Библии не только известна эта символика, но она принимает ее в исторической перспективе, к-рая одна дает ей подлинный смысл. Центральное переживание, когда Израиль уразумел таинственный смысл ночи — это опыт пасхальной ночи. Из ряда других символов ( облако, день…) остановимся на символе пустыни. Народ должен пройти через безотрадную Синайскую область; но опыт этого странствования не дал пустыне значения в себе и не создал мистики ухода в пустыню. Бесспорно, пример Христа и НЗ-ое учение показывают, что христианин в каком-то смысле продолжает жить в пустыне; но этот образ отныне связан не с внешним поведением ч-ка, а с его жизнью в таинствах. Символ пустыни от этого не суживается, а остается необходимым, чтобы выразить подлинный стиль христианской жизни.

События, переживаемые народом Божиим и усваиваемые языком Откр., не являются, следовательно, простыми метафорами, к-рые можно отбросить как уже ненужный трамплин: они сохраняют свою посредническую роль. При мысли об египетском рабстве или о вавилонском пленении христианин осознает свое состояние искупленного из рабства грешника; крещеные — это уцелевшие от потопа; духовно обрезанные — иудеи по духу; они распяты для мира и его похотей; они питаются истинной манной; они — истинные дети Авраама. В виде символов история как бы вошла в язык Откр., и этот символич. язык продолжает сохранять исторический смысл и напоминать нам о нем.

Наконец, в этот язык входит и сама ч-ческая деятельность, с тех пор как она была усвоена Сыном Божиим. Труды земледельца, от сева до жатвы, иллюстрируют историю царства Божия. Все действия и состояния ч-ка: питание, работа, отдых, сон — говорят о реалиях Божиего мира. Брак, материнство, рождение, болезнь, смерть — все это исходные точки, помогающие ч-скому духу приблизиться к невидимым тайнам. Символ — это избранный путь для выражения встречи ч-ка с Богом, приходящим к нему; и когда он довел ч-ка до тайны, он вместе с ним погружается в безмолвие.

3. Слово, ставшее плотью. — Итак, Сын Божий, пришедший обитать среди нас, окончательно и полностью оправдал символический язык Откр. Слово, ставшее плотью, есть уже само Откр. в действии. Им осуществляется совершенное слияние слова и дела: каждое Его слово есть действие, каждый Его поступок говорит нам и зовет нас. По выражению бл. Августина: «так как Христос есть само Слово Божие, каждое действие Слова есть для нас слово (etiam factum Verbi, verbum nobis est)». В Нем приобретают смысл и самые малые реальности, и самые славные события в истории отцов. Завершая их, Он открывает их истинное значение. Путем обратным тому, к-рому следует ч-ское воображение, когда оно превращает реальность в метафору, Иисус Христос выявляет образную ценность всякой реальности, предшествовавшей Ему и Его возвещавшей. Отныне наши земные реальности являются символами единственной Реальности — Слова, ставшего плотью. Ни хлеб, ни вода, ни путь, ни дверь, ни человеческая жизнь, ни свет не являются непреходящими «реалиями», обладающими окончательной ценностью; их основное назначение — символически говорить нам об Иисусе Христе.

XLD

II

КАК СОЗДАВАЛАСЬ БИБЛИЯ

Изложение критических проблем, возникающих в связи со свящ. книгами, не входит в рамки богосл. библ. словаря, но обойти их здесь нельзя. Стремясь понять в их историч. развитии темы содержащегося в Писании вероучения, чтобы т. обр. проследить воспитательное действие Божие, авторы статей не могли ограничиться собиранием текстов и ссылок в чисто логической последовательности. Каждый богодухновенный текст включен в живой контекст, из к-рого его нельзя выделить без вреда, так как органическое развитие Откр. происходило согласно ритму истории. Все, что дает нам возможность лучше понимать развитие библ. письменности, позволяет вместе с тем и лучше познавать пути Божий. Ибо Бог «многократно и многообразно говорил издревле отцам», прежде чем, наконец, говорить нам в Сыне (Евр 1.1 сл). Важно познать эту «многократность» и это «многообразие», если мы хотим правильно оценить содержание Его Слова. Вот почему, прежде чем приступить к аналитическим статьям, посвященным отдельным темам, не бесполезно будет напомнить в синтетическом очерке, как сложился свод священных книг.

ВЕТХИЙ ЗАВЕТ

Не легко восстановить историю создания Библии. В современных изд. Библии книги распределены в логическом порядке, по крупным категориям, без учета времени их составления. В очень многих случаях сама эта хронология остается спорной в глазах критиков, и поэтому вопросу нельзя предложить ничего, кроме более или менее правдоподобных гипотез. Оставить в стороне эти гипотезы было бы слишком простым и притом невыполнимым решением; но среди них нужно уметь выбирать. Все предлагавшиеся критиками за последние сто лет решения не в одинаковой мере совместимы с богосл. подходом к Библии. Некоторые из них предполагают такой взгляд на религ. развитие Израиля, к-рый исходит из рационалистических предпосылок и не обязательно вытекает из объективного изучения текстов. В других случаях необходимо отличать вполне объективные критические замечания от тенденциозного использования их некоторыми авторами. Приступая к таким вопросам верующий не оказывается в неблагоприятном положении. Читая Библию «изнутри», при основной согласованности с духом ее свидетельства, он знает, что оно обусловливалось прежде всего Словом Божиим, всегда служившим ему нормой. Это не значит, что у свящ. книг не было своей, зачастую очень сложной, истории. По схематическому представлению, унаследованному Церковью от древнего иудейства, считалось, что все Пятикнижие написано Моисеем; все Псалмы приписывались Давиду, книги Премудрости Соломону, все 66 глав Исаии — одному единственному пророку VIII века. Теперь мы знаем, что в этом было упрощение. Конечно, мы должны принять то, что правильно в этих традиционных взглядах; но в остальном мы должны идти дальше их. Поступая так, мы в значительной степени обогащаем наше конкретное знание текстов, поскольку мы не только восстанавливаем каждый из них в его реальной исторической обстановке, но и выясняем те связи между ними, к-рые иначе оставались бы неразличимыми.

I. У истоков священной письменности

Библ. письменность своими корнями уходит в устное предание. Это важно отметить, потому что в своей письменной форме эти книги могли сложиться только в сравнительно позднюю эпоху, уже после установления монархии Давида. Все более ранние эпохи — времена патриархов, Моисея, обоснования Израиля в Ханаане, Судей и царствования Саула — относятся к периоду устного предания. Это не значит, что в те времена не было письменных памятников или литературных произведений, обладавших уже вполне определенными формами. Всеми признается, напр., высокая древность таких законодательных памятников, как Книга Завета (Исх 20.22-23.33) и Десятисловие (Исх 20 и Втор 5) или таких поэм, как песнь Деворы (Суд 5) и аполог Иофама (Суд 9.7-15). Но вокруг этих отдельных древних текстов, сохраненных израильскими писцами, устное предание оставалось основным средством передачи из века в век воспоминаний, обычаев, обрядов и веры древних времен. Т. обр., народ Божий на протяжении нескольких столетий жил этим сокровищем, унаследованным от предков и притом обогащавшимся с каждым поколением, но все еще не принявшим своей окончательной письменной формы. Религ. свидетельство патриархов, Моисея, древних посланников Божиих сохранилось т. обр. неприкосновенным, как живое, но мы не имеем возможности уловить его так непосредственно, как свидетельство Исаии или Иеремии.

После того как Давид и в особенности Соломон дали институту писцов официальное место в управлении царством, пришло время, когда все элементы предания смогли сложиться в ряд крупных произведений; в это же время возникает историография. Но собиратели этих материалов заботились не только о том, чтобы письменно зафиксировать культурное наследие прошлых веков и рассказать о происхождении израильской нации. Письменность у Израиля родилась под сенью Храма; с самого начала ее основной целью было питать веру народа Божия; следовательно целью историографии было писать свящ. историю.

Хотя при анализе Пятикнижия остаются некоторые неясности, в нем можно проследить руку редактора (или группы редакторов), условно называемого — Ягвист, к-рый в первом собрании преданий изложил эту свящ. историю от ее начала и до обоснования Израиля в Ханаане. Дух и проблематика Ягвиста чувствуются и дальше, в некоторых местах кн. Иисуса Навина и Судей, в одной из версий царствования Саула, сохраненной в первой кн. Царств (напр. 1 Цар 9.1-10.16), в истории Давида и его преемников (2 Цар 2 — 3 Цар 2). Этот корпус вероятно сложился в Иерусалиме в X веке, хотя надо считаться с возможными наращениями в следующем столетии. При использовании элементов этого сложного целого нельзя забывать о наличии в нем двойного свидетельства: свидетельства древнейших времен — писцы, собиравшие это наследие, главным обр. заботились о верности его передачи; и свидетельства самих писцов — создавая этот свод, они не могли не вносить в него своих богосл. размышлений. В их представлении история замысла Божия развивалась этапами от обетовании, данных патриархам, и Синайского Завета до окончательного избрания дома Давидова (2 Цар 7) и построения Иерусалимского Храма (3 Цар 8); народ Божий, возникший из союза 12 колен, сложился в централизованную нацию, управляемую Помазанником Ягве.

Важно отметить, что в значительно более позднюю эпоху то же наследие было использовано в несколько ином духе другими собирателями преданий, составителями так наз. элогистского сборника, у к-рых чувствуется влияние первых пророков, Илии и Елисея. В данном случае свящ. писатели собирали и записывали предания, унаследованные от израильской древности, по всей вероятности в северных святилищах (быть может в Сихеме?). Довольно схожие проблемы встречаются в жизнеописаниях Илии и Елисея и в одной из версий истории Саула, где проявляется мало благожелательности к учреждению царской власти (1 Цар 8; 10.17-25; 12). В дальнейшем, вероятно в царствование Езекии (конец VIII в.), ягвистские предания и предания элогистские были соединены в сборнике, элементы к-рого можно теперь найти в нескольких книгах, от Бытия до 3 Цар. Этот схематический обзор процесса возникновения первого свода свящ. писаний содержит в частностях немало расплывчатого и неопределенного. Но по крайней мере он помогает понять, какими путями дошли до нас воспоминания об эпохе, когда народ Божий образовался и затем обосновался на своей земле. Параллельно сборникам записанных преданий и передаваемым в них законодательным и поэтическим материалам сохраняется живое, непрерывно продолжающееся, предание. Обычное право и обряды, возникшие из постепенно развивавшегося Моисеева предания, определяли жизнь Израиля, даже не будучи сведенными в писанные тексты. Подобно этому культовая лирика, зародившаяся в глубокой древности (ср Числ 10.34-36), разрослась со времен Давида, к-рый и сам был поэтом (ср 2 Цар 1.17-27); она находила в Иерусалимском Храме благоприятную среду для своего расцвета. Наконец, в эпоху Соломона, к древнему стволу народной мудрости прививается в Израиле мудрость книжников (ср 3 Цар 5.9-14), обогатившаяся знанием других культур и переработавшая эти знания в соответствии с ягвистской религией. К этому времени восходят многие элементы как Псалтири, так и тех сборников Притчей, к-рые можно считать наиболее древними (10.1-22.16; 25-29). Таким обр. различные течения, на к-рые разделяется богодухновенная письменность, блестяще представлены уже до эпохи пророков-писателей. За ними можно обнаружить деятельность главных кругов, передававших библ. предания: священников, хранителей Закона и историч. записей, служащих ему обрамлением; пророков, как глашатаев Слова Божия; книжников, как учителей мудрости. Хотя Откр. еще не вышло из своей первой стадии, оно уже установило вполне твердые основы учения, к-рые в последующие века будут только углубляться.

II. Век пророков

Пророческое служение в Израиле очень древне. Но до VIII века мы имеем лишь немного подлинных пророческих изречений (2 Цар 7.1-17; 3 Цар 11.17) или сродных им текстов (Быт 49; Числ 23-24; Втор 33). Ученики Илии и Елисея сохранили память о деятельности этих пророков, но не передали буквально их речей, известных нам только из последующих пересказов. Начиная же с VIII в. ученики пророков, а иногда и сами пророки составляют сборники речей, пророческих видений и некоторых биографических повествований (гл. обр. относящихся к их призванию). Косвенные указания историч. характера, содержащиеся в этих текстах, нередко позволяют датировать их с достаточной точностью. Так можно восстановить историю этой письменности, тесно связанной с живой действительностью. Пророки-писатели, известные поименно, распределяются с VIII по V в.: в VIII в. в Израиле — Амос и Осия; в Иудее — Исаия и Михей; в последнюю четверть VII века Софония, Наум (612 г.), Аввакум, и особенно Иеремия, служение к-рого начинается с 625 г. и кончается после 587 г.; в VI веке — Иезекииль (671-593), Аггей и Захария (между 520 и 515 г.); в V веке — Малахия (ок. 450 г.), Авдий и, вероятно, Иоиль.

Этот сухой перечень не дает достаточного представления о сложности пророч. книг. Действительно, только что нами упомянутые подлинные сборники на протяжении времени разрослись благодаря привнесениям учеников, продолжателей или богодухновенных толковников. Даже сборник Иеремии, в составлении к-рого значительное участие принимал, несомненно, Варух (ср Иер 36), содержит и более поздние тексты (Иер 50-51); так же обстоит дело с книгами Амоса (9.11-15), Михея (7.8-20), даже Иезекииля (38-39?). Вторая часть Захарии (9-14) представляет собою анонимное добавление, современное Александру Великому (ок. 330 г.). Что касается Книги Исаии, в ней заметно столько рук и столько различных исторических контекстов, что в своем теперешнем виде она составляет настоящую систему пророч. учения. Кроме мелких глосс можно выделить в нем несколько самостоятельных частей: слово утешения пленникам (Ис 40-55), написанное между 545 и 538 гг.; пророческие предсказания о падении Вавилона, приблизительно того же времени (13-14); малый апокалипсис (34-35), современный появлению в Палестине первых вернувшихся туда иудеев; главы 56-66, истории, обстановка к-рых относится к последней четверти VI в.; великий апокалипсис (24-27), дату к-рого определяют по-разному (между 485 г. и III в.). Само собой разумеется, что внимание, уделяемое здесь точному происхождению различных текстов, собранных под известными именами, имеет целью не только выяснение проблемы литературной подлинности. При полном уважении к богодухновенности текстов, оно стремится правильнее оценить их вероучительное значение, связанное с конкретными проблемами, с к-рыми приходилось встречаться безымянным пророкам.

Хотя пророки лично явились носителями Слова Божия и были призваны передавать его своим современникам, нельзя представлять их себе одинокими. Ибо, с одной стороны, сплотившийся вокруг них народ Божий переживает свою драму; а с другой стороны, некоторые литературные направления, возникшие в предыдущий период, развиваются под благотворным влиянием пророческих писаний. Мы уже упомянули выше о древних редакциях свода Моисеева Закона как ядра обычного права и о первых сборниках преданий.

Пересмотр этого законодательства в vim и VII вв., завершившийся установлением кодекса «Второзаконие» (Втор 12-28), основывался, вероятно, на юридических традициях северных святилищ; эти традиции были приняты и приспособлены к потребностям того времени; во всем этом наблюдается несомненное родство духа с Осией и Иеремией. Эта переработка становится к тому же средоточием целой религиозной письменности, разрабатывающей ее темы: священнические проповеди во Втор. 1-11; труды по свящ. истории, охватывающие период от завоевания Земли Обетования до плена (кн. Иисуса Новина, Судей, Царств), включающие материалы, почерпнутые из древних источников. Содержание этих произведений завершается концом монархии и периодом плена. В эту же самую эпоху Иерусалимское священство в свою очередь занято письменным оформлением своих обычаев, обрядов и права. «Закон Святости» (Лев 17-26), соответствующий «Своду Законов» Второзакония и представляющий много родственного с Иезекиилем, вероятно был составлен около конца VII в. Вокруг него сосредоточивается затем основная часть религ. законодательства, собранного в Исх, Лев и Числ, в рамках священной истории, составленной на основе священнического предания, уже ранее использованного ягвистскими и элогистскими писцами. Параллельно с этим трудом, предание Премудрости, развиваемое придворными писцами, обогащается новыми изречениями, в к-рых нетрудно распознать нравственное учение пророков; в культовой лирике также сказывается их влияние. Когда, в эпоху плена, уведенные в Вавилон Иудеи собирают все это письменное наследие прошлых веков для сохранения не только своей нации, но и связанной с нею религии, у них в руках оказывается уже целая Библия. Дальнейшее развитие богодухновенной письменности происходит в тесной связи с этой Библией, налагающей на него глубокий отпечаток.

III. Век писцов-книжников

Пророческое течение, представленное до плена ревнителями веры, постепенно исчезает в течение двух первых столетий после восстановления иудаизма. Наступает век книжников — священников и мирян, посвящающих свои дарования служению Слову Божию. Древнее предание, в устной или письменной форме, по-прежнему составляет живую среду, в к-рой возникают их творения. Их интересы, установки и методы композиции находятся в заметной зависимости от их предшественников. Для историка, стремящегося восстановить все в подробностях, персидский период (520 — 330 гг.) и начало греч. периода (330-175 гг.) остаются темными, но с литературной точки зрения их плодотворность велика.

В первую очередь следует упомянуть о работе книжников из священнической среды. Объединяя в одном единственном корпусе все законодательные материалы и сопровождающие их предания, они придают Торе ту окончательную форму, к-рая сохраняется нашим Пятикнижием. Предполагают, что это закрепление Закона произошло в связи с деятельностью Ездры (447, 427 или 397 гг.). Сборник Ранних Пророков, от Иисуса Навина до Царств, также больше не подвергается изменениям. К сборникам Поздних Пророков (Ис, Иер, Иез и менее крупных) делаются только небольшие добавления, иногда простые глоссы издателей. Зато теперь развиваются новые формы письменности. Дидактическое повествование, составленное главным обр. в целях религ. назидания, приобретает в Израиле права гражданства, о чем свидетельствуют кн. Ионы и Руфь (V в.), возникшие на основе не поддающихся проверке преданий. Идя по аналогичному пути, но пользуясь более верными историческими источниками, составитель кн. Паралипоменон (вероятно в III в) вновь излагает полностью древний период истории Израиля до Неемии и Ездры включительно (1-2 Пар, Неем, Езд): в этом повествовании всегда содержится богословское учение, дающее определенное освещение фактам.

Однако наибольшим, все возрастающим, успехом пользуются после плена писания Мудрых, посвященные в начале практическим размышлениям о жизни; они постепенно расширяют поле своих интересов и доходят до постановки сложных богосл. проблем: о смысле существования и о смысле воздаяния. Древние книги дают традиционные элементы для решения этих вопросов, но иногда Мудр, решаются подвергнуть их критике и идти дальше, чем они. У истоков этого течения (V в.) мы находим сборник Притчей, снабженный предисловием составителя, написанным в довольно новом стиле (1-11). За ним следует кн. Иова (V или IV в.), Екклесиаст (IV или III в.), назидательная повесть о Товите (III в.), кн. Иисуса сына Сирахова (ок. 180 г.) Не приходится удивляться тому, что влияние того же течения заметно и в Псалтири, где некоторые более поздние псалмы трактуют вопросы жизненной мудрости (напр Пс 36; 72; 111) или восхваляют Божий Закон, как источник подлинной премудрости для ч-ка (Пс 1; 18; 118). Дело в том, что корпорации певцов, давшие этому сборнику его окончательную форму, живут в атмосфере храмового богослужения и размышления над Писаниями. Канонические псалмы, древние и позднейшие, отзываются на все течения свящ. письменности, на все многообразие израильского исторического опыта, на всю многогранность еврейской души, верным зеркалом к-рой они являются. Итак, в псалмах, исходной точке богодухновенной молитвы, встречаются все основные элементы Бож. Откр.

IV. На исходе Ветхого Завета

В критический Маккавейский период ВЗ-ная история достигает своего последнего поворотного момента. В последний раз в ВЗ слышится пророчество, но в уже новой форме — апокалиптической. Таков именно литературный жанр, к-рый применяет автор кн. Даниила (ок. 165 г), чтобы передать гонимым Иудеям весть утешения; к описанию эсхатологических видений, несущих эти обетования (Дан 2; 7-12), он присоединяет несколько назидательных рассказов в подтверждение этих поучений (1; 3-5; 13-14). Иудаизм того времени любит такого рода повествования: в кн. Есфирь представлен типический эпизод избавления народа Божия; кн. Иудифь прославляет религиозное воинское сопротивление, являясь как бы откликом на восстание Маккавеев. Гонение Антиоха Епифана и последовавшая за ним свящ. война известны также из источников, близких этим событиям, а именно, из двух Маккавейских кн., на к-рых сказывается более или менее глубокое влияние греч. историографии.

Кн. Варуха, сборник разнообразных текстов и кн. Премудрости Соломоновой, написанная по-греч. в Александрии в I в. до нашей эры заключают цикл тех писаний, к-рые александрийское иудейство и, вслед за ним, апостольская Церковь признали богодухновенными.

С этих пор евр. религ. литература развивается уже за пределами Библии, свидетельствуя о том, что в области живого предания учение продолжает развиваться, но часто искажается духом различных сект, с к-рыми связаны авторы или компиляторы. В искусственной группе Апокрифов заметно в разных отношениях сходство то с течением ессейским (Энох, кн. Юбилеи, Завещания XII Патриархов, Успение Моисея), то с фарисейством (Псалмы Соломона, IV кн. Ездры, Апокалипсис Варуха). Собственно ессейские произведения теперь нам доступны благодаря кумранским манускриптам (Устав секты, Дамасский документ, комментарии к Писанию). Александрийское Иудейство, помимо перевода Библии на греч. язык (перевод LXX толковников) создает еще целую литературу, в к-рой преобладают труды философа Филона. Наконец, в компилативных раввинистических трудах создавшихся начиная со II века под руководством ученых фарисеев, собраны предания более древнего происхождения (Мишна, сборник судебной практики, из комментариев к к-рому составились талмуды; Мидрашим или пояснение к текстам Писания; торгумы или арамейские толкования тех же текстов). Хотя эти произведения не рассматриваются нами как свящ. тексты, они все же дают представление о той живой среде, в к-рой возник НЗ.

НОВЫЙ ЗАВЕТ

Иисус Христос Сам ничего не написал. Свое учение и воспоминание о событиях, осуществляющих наше спасение, Он доверил живой памяти Своих учеников. Не следует забывать, что у истоков канонической письменности НЗ лежит это устное предание, не оставленное на произвол безымянной общины, но закрепленное с самого начала свидетельством тех, кому Христос поручил передачу Своего благовестия. Все Писания апостольского века так или иначе исходят из него. Развитие НЗ-ной письменности совершилось за гораздо более короткий период времени, чем развитие письменности ВЗ-ой — приблизительно за две трети столетия. В ней наблюдается однако значительное разнообразие, не вполне соответствующее логическим классификациям наших Библий.

I. Синоптические Евангелия (от Мф, Мк и Лк) и Деяния Апостолов

Самыми древними из дошедших до нас христианских памятников письменности являются апостольские Послания. Но они предполагают предшествующее им евангельское предание, в конце концов оформившееся в трех первых Евангелиях с одной стороны, в Еванг. от Иоанна — с другой. Согласно восходящему ко II в. преданию, первый еванг. сборник был составлен Матфеем «на евр. языке» (точнее — по-арамейски). Но мы больше не располагаем этим трудом и можем только догадываться о его существовании у истоков трех Синоптиков. Иерусалимская христианская община уже очень рано стала двуязычной (Деян 6) и поэтому содержание Еванг. должно было передаваться в ней в двух формах — арамейской и греческой. В Деяниях (2.22-39; 3.12-26; 4.9-12; 5.29-32; 10.34-43; 13.16-41) речи апостолов представляют собой первичные формы передачи ап. проповеди, содержащие свидетельства по очень важному вопросу: как группировались данные, освещающие личность Иисуса Христа, виновника нашего спасения (Евр 5.9).

Этими схематическими рамками определен ход изложения в Ев. от Марка. Являясь отзвуком проповеди ап. Петра, оно могло быть составлено между 65-70 гг на основе значительно более ранней документации. Труд Луки появился вероятно в следующем десятилетии. Он выходит далеко за пределы Ев. от Марка и состоит из двух книг: Евангелие повествует о Господе по воспоминаниям Его свидетелей, а Деяния Апостолов показывают, каким обр. благовестив спасения распространилось от Иерусалима по всему языческому миру и в его столице — Риме. Эти два тома составляют одно целое, в к-ром богословско-учительная направленность заметна еще более, чем в Ев. от Марка. Каноническое Ев. от Матфея несомненно находится в тесной связи с более ранним трудом, приписываемым древним преданием тому же автору. Во всяком случае эта расширенная переработка параллельна труду Луки и по времени, и по своей назидательной направленности.

Сам процесс, в к-ром Евангелия оформлялись, указывает, что следует изучать их на двух различных уровнях: на уровне их окончательной редакции, где изложение фактов, подбор и формулировка изречений Иисуса Христа определены богослов, перспективой каждого из авторов; и на уровне апостольского предания, из к-рого каждый автор черпал материал, нередко уже давно закрепленный письменно. Уже и на первом уровне заметно богословское размышление, т.к. апостольское свидетельство не есть безучастное описание прошлого. Это свидетельство было приспособлено и сформулировано для духовных потребностей христианской общины, выполняло очень важную роль в жизни Церкви и предназначалось прежде всего для того, чтобы питать веру, освещать тайну спасения, явленную в словах и делах Иисуса, осуществленную в Его жизни, смерти и воскресении.

II. Апостольские Послания

Устное и частично письменное Еванг. предание предшествовало, следовательно, другим писаниям, завещанным нам апостольскими временами, т.е. Посланиям. Это — не отвлеченные и систематические богосл. трактаты, а послания, относящиеся к текущему моменту и тесно связанные с пастырской деятельностью апостолов и их непосредственных учеников.

Павловы Послания составляют первую группу этих писаний; Деяния Апостолов дают ценный исторический материал для их понимания. Эти послания — вехи апостольской деятельности ап. Павла в языческом мире: посл, к Фессалоникийцам (51 г) отмечает его 2-ое миссионерское путешествие; посл, к Филиппийцам (ок. 56 г; по другим расчетам ок. 61-63 г), посл, к Палатам и посл, к Коринфянам (57 г), посл, к Римлянам (57-58) — следующее путешествие; посл, к Колоссянам, к Филимону и к Ефесянам относятся к периоду заключения в Риме (61-63). Об исторической обстановке, в к-рой написаны «пастырские» посл, к Тимофею и к Титу, Деяния Апостолов не дают указаний. Миссионерская деятельность последних месяцев жизни ап. Павла отражается в 1 Тим и Тит, а 2 Тим предполагает новое заключение, предваряющее мученичество. В связи с этими тремя писаниями возникает сложный вопрос литературного характера: можно предположить во всяком случае участие секретаря, наложившего отпечаток своего стиля, но в то же время полностью зависящего от учения ап. Павла. Особо стоит вопрос о посл, к Евреям. Древнее предание всегда включало его в корпус писаний ап. Павла. Но не подлежит сомнению тот факт, что писавший его сильно отличался от ап. Павла и по стилю и по образу мышления, указывающим на его александрийское происхождение. Написано это посл, все же по всей вероятности до 70 г, судя по тому, что его составитель очевидно не знает о разрушении Иерусалима и прекращении храмового культа.

Вторую, гораздо более разнородную группу ап. писаний составляют соборные послания. В 1-ом посл. Петра составитель сам называет себя; это — Силуан или Сила, бывший спутник ап. Павла (1 Петр 5.12). Его историческая обстановка — Нероново гонение, при к-ром ап. Петр принял мученическую смерть. Посл. Иакова, известного под именем «Иакова, брата Господня», к-рый после 44 г возглавлял Иерусалимскую общину, представляет собою сборник гомилетических отрывков. В посл. Иуды уже наблюдается борьба с влиянием лжеучителей, извращающих христианскую веру; оно могло возникнуть в обстановке 70-90 гг. Во 2-ом посл. Петра видна зависимость от посл. Иуды; его составитель видит ап. времена с довольно значительного расстояния; следовательно, свидетельство Петра звучит в нем уже не прямо, а только через посредство одного из его учеников.

III. Иоанновы писания

Наконец надо сгруппировать те писания, к-рые связаны с преданием, идущим от ап. Иоанна. Самым древним в этой группе является, по-видимому, Откровение; но оно имело, вероятно, несколько редакций, постепенно обогативших его содержание: одна после 70 г, другая ок. 95 г, во время Домицианова гонения. Оно относится к тому литературному жанру письменности, к-рому положила начало кн. прор. Даниила; этот жанр применяется иногда и в других НЗ-ных писаниях: в Еванг. (Мк 13 и пар), и в посл. ап. Павла (1 Фес 5; 2 Фес 1; 1 Кор 15). Тогда как 2-ое и 3-ье послания Иоанна представляют собой всего только короткие записки, 1-ое посл, носит характер гомилетического сборника, где очень своеобразная богосл. мысль имеет определенный семитический отпечаток. Тот же стиль появляется снова в 4-м Евангелии, к-рое вероятно проповедовалось, прежде чем быть собранным в книгу. Древние свидетельства (II и III в) указывают как дату его составления самый конец I в. Поэтому не приходится удивляться тому, что слова Иисуса и воспоминания о его жизни сообщаются здесь не в своем непосредственном виде, а в далеко идущей обработке, где представленные автором данные пронизаны его богослов, взглядами. Его долгие размышления о благовестии и тайне Христа помогли ему осветить глубинное значение сообщаемых им фактов и сокровенное звучание приводимых им слов. Языковые и стилистические различия во всех писаниях, идущих от Ин-ского предания, заставляют думать, что их окончательная редакция вероятно принадлежит ученикам ап. Иоанна.

Итак, в НЗ собрано свидетельство апостолов, чтобы Церковь пользовалась им во все века. Апостолы, носители Откровения, принятого ими от Христа и осознанного по благодати Св. Духа, доверили его сначала живой памяти христианских общин. Это наследие бережно передавалось в церквах через богослужения, проповеди, просвещение новообращенных, формы и содержание к-рых окончательно установились. Церковь последующих веков сохранила эту основу, развивая включенные в нее главные элементы. Но уже со времен апостольских на этой основе в богодухновенных писаниях были намечены руководящие линии свидетельства, сообщившие живому преданию норму, от к-рой это свидетельство не должно отходить никогда.

PG