Луи Дюшен

История древней церкви

ГЛАВА X

Произведния христианской литературы

Послания ап. Павла. Евангелия. Ученики, переселивпиеся в Азию: Филипп, Аристион, Иоанн. — Предание об ап. Иоанне. Произведения Иоанна. Устное предание и синоптическия евангелия. Другие канонические книги. Разные произведения: Дидахе, послание Варнавы, книги, припнсываемые ап. Петру. — Климент, Ерм и прочие «мужи апостольские».

С того момента, как прерывается рассказ Деяний, и до середины II века, документы по истории христианства становятся очень редки, и их слишком трудно подобрать в известном порядке или даже истолковать, чтобы по ним можно было составить последовательный исторический рассказ. Главные черты уже указаны выше; возрастающей успех евангельской проповеди, использование ею результатов, добытых или подготовленных иудейской пропагандой, упрочение универсального характера новой религии, взаимное обособление христианских и иудействующих общин, первые проявления смелых мнений, предвецавших будущие ереси, устойчивость предания, всюду находившего себе опору в местной иepapxии, окрепшей и уяснившей круг своих полномочий, внешние опасности вследствие нелегального существования.

Таковы общие черты положения; они естественно вытекали из условий, при которых распространялось и утверждалось христианство. Другой факт общего характера и весьма важный по последствиям подлежит теперь нашему рассмотрению: это появление христианской литературы.

Мы говорили уже о посланиях ап. Павла, которые в общем являются древнейшими памятниками христианской письменности. Если оставить в стороне Пастырские послания которые, по крайней мере в том виде, в каком дошли до нас, принадлежат к несколько позднейшему времени, все прочие группируются между 53 и 62 годами. Хотя они были сперва написаны для христианских общин иногда отдаленных друг от друга, однако из них довольно рано составился сборник. Климент и Поликарп, по-видимому, имели его в руках.

Сложнее и вместе с тем темнее история евангелий. Постараюсь вкратце передать то немногое, что о ней известно.

Как мы видели выше, не все из первых последователей Христа остались в Иерусалиме но еще задолго до осады Иерусалима началось рассеяние вследствие ли местных гонений или в интересах проповеди. Апостолы разошлись по разным местам, а с ними много других крупных личностей, как напр., Сила, сопутствовавший Павлу в его втором путешествии. Иудейская война должна была еще более ускорить этот исход и занести в далекие края очевидцев самого зарождения христианства. Переселенцы эти естественно принадлежали к разряду людей с более широким кругозором, не боявшихся жить вдали от Палестины, среди язычников. Азия приняла к ceбе некоторых из них. В числе их находился евангелист Филипп, один из семи иерусалимских диаконов. Во время своего последнего путешествия (58 г,) ап. Павел встретил его в Kecapии, где он поселился, и пользовался здесь его гостеприимством. У Филиппа было в то время четыре дочери девственницы и пророчицы. Семья эта переселилась потом во Фригию, в Иераполь, город, как уже видно это по названию, славившийся своими языческими святилищами. Папий, епископ Иерапольский (в первой половине II века), знал этих пророчиц и записал их рассказы. Поликрат, бывший в конце того же века епископом в Ефесе, рассказывает, что две из них, хранившие девство и умершие в преклонных летах, были похоронены с отцом в Иераполе, а третья в Ефесе. Из его слов видно, что в областях Азии Филиппа Иерапольского смешивали уже с одноименным ему апостолом, одним из двенадцати. Это смешение получило распространение. Кроме Филиппа и его дочерей, предание запомнило еще имя некоего Аристиона, которому недавно описанная рукопись приписывает второканоническое окончание Евангелия от Марка, и какого-то Иоанна, прозванного по противоположности Старцем (…). Оба они были «учениками Господа». Они жили до глубокой старости, так что Папию довелось еще при их жизни записать некоторые их поучения.

Над этими немного уже неясными воспоминаниями парит образ ап. Иоанна, сына Зеведеева, которому предание приписывает Апокалипсис, четвертое Евангелие и три послания из числа соборных. Вопрос, он ли действительно автор всех этих. произведений, является в настоящее время весьма спорным. Оспаривают даже самый факт его пребывания в Азии. Не вдаваясь во все подробности этих проблем, необходимо отметить здесь их главные основания.

Апокалипсис несомненно есть произведение какого-то пророка Иоанна, который является в нем облеченным высоким авторитетом в глазах азийских и фригийских церквей. Книга его была написана на небольшом острове Патмос, куда автор еа был сослан за веру. Он именует себя различным образом, но никогда не называет апостолом. Напротив, самый тон, каким он говорит о «двенадцати апостолах Агнца» (XXI, 14), производить такое впечатление, что он выделяет себя из их высокочтимой среды.

Однако самый древний автор, упоминающий об Апокалипсисе, св. Иустин, не колеблясь, приписывает его ап. Иоанну; также и позднейпие писатели, за немногими лишь исключениями, которые, повидимому, внушены скорее догматическими соображениями, чем. данными противоположного предания. Св. Иустин около 135 года долго жил в Ефес, т.-е. лет сорок спустя после того времени, к какому обыкновенно относят появление Апокалипсиса.

Если принять предание, самым древним представителем которого является Иустин, пребывание ап. Иоанна в Азии не подлежит сомнению, но остается еще под вопросом, можно ли приписать ему Евангелие, и в настоящем положении спора немногие критики склоняются к этому.

Здесь не только молчание Апокалипсиса противополагается преданию, но и молчание Папия, который упоминает о св. Иоанне, как об обыкновенном апостоле, и как будто вовсе не знает, что он имел особенные отношения к азийской области. Наконец, еще знаменательнее молчание св. Игнатия: он не только ни одним словом не обмолвился об ап. Иоанне в своих посланиях к азийским церквам, но, поставляя на вид ефесянам их связь с апостолами, он упоминает исключительно об ап. Павле. Поликарп в послании к филиппийцам хранит такое же молчание.

В Риме апостольское предание обосновано совсем иначе. Оно имеет за себя Первое послание Петра и послание Климента — два документа первого века. Игнатий, который не думает ссылаться на ап. Иоанна перед сфесскими христианами, с живостью напоминает римским об их особой близости к апп. Петру и Павлу.

Однако, оставляя в стороне Апокалипсис, я не думаю, чтобы следовало придавать слишком большое значение молчанию Игнатия и Поликарпа. Можно удивляться, что их послания умалчивают об ап. Иоанне, но упоминается ли в них об Апокалипсисе и его авторе? Однако, во всяком случай, последний, — отожествляли его или нет с сыном Зеведея, — был первостепенным религиозным авторитетом для азийских церквей. Можно было бы рассчитывать встретить какие-нибудь намеки на его личность, видения, послания в увещаниях, обращенных Игнатием нисколько лет спустя после его смерти, к верующим в Ефесе, Смирне и других азийских городах, однако, на деле Игнатий ничего о них не упоминает. Более того, в самой середине IV века, когда пребывание в Азии ап. Иоанна было общепризнанным фактом, биограф св. Поликарпа, рассказывая первоначальную историю азийских церквей от Павла до Поликарпа, подробно описывая возведение в сан знаменитого смирнского епископа, ни разу при этом не называет ап. Иоанна, и это в книге, героя которой св. Ириней и Евсевий, уже с давних пор изображали учеником сына Зеведеева. Не удивительно ли такое молчание? Можно ли заключить отсюда, что жители Смирны в IV веке не знали еще, что ап. Иоанн был в Азии?

Итак, не следует слишком много извлекать из факта молчания Игнатия и Поликарпа; что же касается Папия, то и его молчание не является более убедительным, ибо от него уцелело лишь нисколько фраз, и никто не может утверждать, чтобы он имел другое мнение об авторе Апокалипсиса, чем его современник Иустин.

Остается молчание самого Апокалипсиса. Но можно ли считать себя в праве, что-нибудь решительно доказывать на основании качеств, какие себе приписывает или не приписывает автор такой необычайной книги? Он говорит не в качестве апостола или свидетеля евангельских событий и благовестника, а как пророк прославленного Христа, пребывающего на небесах, руководящего оттуда верующими в Него и напоминающого им о Своем близком пришествии. Можно спросить, какая ему была нужда называть себя именем, не относящимся к тому служению, которое он исподнял, оглашая свои видения?

Итак, кажется, что между возможными толкованиями этих различных форм умолчания можно найти такие, которые не стоят в противоречии с весьма рано засвидетельствованным преданием. А в таком случае лучше еще держаться последнего, не скрывая от себя, однако, что имеются другие предания, более обоснованные.

Поступающиеся этим преданием должны признать автором Апокалипсиса «пресвитера Иоанна», о котором упоминает Папий. Довольно естественно приписать ему и два неболышие послания св. Иоанна, автор которых именует себя старцем и даже старцем по преимуществу (…), что вполне соответствует свидетельству Папия.

Что касается Евангелия и первого послания ап. Иоанна, двух очень родственных друг другу памятников, то они не имеют никаких точек соприкосновения с Азией. Ап. Иоанн мог, и не вступая в пределы Азии, написать их. Но я не намерен касаться здесь поднятых по этому поводу вопросов. Достаточно напомнить, что можно проследить следы этого Евангелия до сочинений Иустина, Папия, Поликарпа и Игнатия, и что Папий и Поликарп были знакомы также и с первым посланием Иоанна. Поэтому можно сказать, что вся совокупность этих произведений — Апокалипсис, Евангелие, Послания были известны в Азии с первых годов II вика. Однако эти древние свидетельства все еще умалчивают об авторе. Предание в этом отношении начинается лишь с Татиана и св. Иринея. Нужно сказать, что с этих пор оно становится очень ясным и определенным. '

Я не хочу этим сказать, чтобы против этого не восставали. Евангелие от Иоанна, так же как и его Апокалипсис, пришлось защищать против возражений и притом соображениями, в которые современные споры не внесли ничего существенно нового. Еще долго будут рассуждать о том, что оно не похоже на прочие Евангелия, и о том, возможно ли человеку, близкому ко Христу, представлять себе в таком вид своего Учителя, приписывать Ему те или иные речи, о неправдоподобии философского развития у палестинского рыбака, которое предполагается его знакомством с философской идеей Логоса.

Но Логос встречается также и в Апокалипсисе, т.-е. в самой не александрийской книге, какую только можно себе представить. То развитие, которое вызывает сомнения, когда речь идет об апостоле Иоанне, необходимо допустить, приписывая Апокалипсис Пресвитеру Иоанну, вышедшему из той же среды. Что же касается возможного и невозможного в области евангельской истории, то полезно вспомнить, что и синоптические Евангелия разнятся между собой, и сгладить эти различая не всегда легко. Впрочем, нам весьма трудно начертать независимо от частных фактов (a priori) правила, какими должен бы был руководствоваться столь исключительный вид литературных произведений. Несомненно одно, что для публики этих первых времен совпадение рассказов и точность подробностей не имели того же значения, что для нас. Мы не в праве приравнивать наши современные требования к тем, с какими должны были считаться священные писатели.

Каковы бы ни были результаты этого спора, если даже будут приняты некоторые заключения еще нуждающиеся в доказательствах, несомненным останется один важный факт: какой-то Иоанн, «ученик Господень», пришелец из Палестины, долго жил в Азии, и церкви этой страны почитали его первостепенным авторитетом, принимали его руководство и даже предостережетя, чтили, в нем преклонный возраст, добродетели и самовидца первых дней христианства. Он жил так долго, что стали говорить, будто он никогда не умрет; однако, он умер, но о нем сохранилось весьма живое воспоминание. Знавшие его считали это для себя честью и любили повторять его слова. Св. Ириней со слов Папия рассказывает о пресвитерах, живших с Иоанном, учеником Господним; он с большим благоговением собирал все сказанное ими. Поликарп, которого еп. лионский знал в своем детстве, был из числа этих пресвитеров (presbyteri). Могила Иоанна в Ефесе была известна и почитаема. Легенда, разумеется, не замедлила украсить это воспоминание. В конце II века Поликрат, епископ ефесский, называет Иоанна священником, носящим золотую дощечку (на головной повязке), т.-е. он видит в нем иудейского первосвященника. Климент Александрийский сохранил нам трогательный рассказ о том, как престарелый апостол бежал, чтобы спасти заблудшегося юношу. Тертуллиану уже известно, что в Риме Иоанн был брошен в котел с кипящим маслом: его жизнь, чудеса и кончина, или скорее таинственное успение, прославлялись в одном из древнейших сказаний об апостолах.

Престарелые азийские учители, изречения которых дошли до нас благодаря Папию и Иринею, являются последними представителями устного предания. Очевидно, что в начале, когда Новый Завет еще не сложился, а Евангелия в частности или не были написаны, или не пользовались широкой известностью, жили только этим преданием. Такое положение было не безопасно, ибо известно, с какой легкостью искажается предание, не закрепленное в письменности.

То, что вверено памяти человека, легко поддается искажению со стороны его воображения или увлечены его красноречия. В той среде, где жил Папий, ходили рассказы о том, что Христос дожил до преклонного возраста (aetas senior), что Иуда не повесился, как сказано в Евангелии, а распух до такой степени, что не мог больше проходить даже по улицам, по которым свободно проезжали колесницы; глаза его исчезли под вздувшимися веками... наконец, умирая, он издавал такое зловоние, что жители принуждены были покинуть место, где он жил, и что оно смердило еще во время жизни рассказчика. Апокалипсис предвещал тысячелетнее царство праведников до всеобщего воскресения. Тема эта была довольно богато разработана. В тысячелетнем царстве будут произрастать лозы в десять тысяч ветвей; на каждой ветви будет десять тысяч отростков и на каждом отростке десять тысяч кистей с десятью тысячами ягод каждая; и каждая ягода будет давать двадцать пять метрет вина. С пшеницей дело будет обстоять также. И , эти предсказания выдавались за изречения самого Христа. Иуда, неверующй еще прежде своего предательства, позволял себе возражения и спросил, каким образом Бог может произвести такое плодородие. «Узнают это те, ответил Христос, которые войдут в это царство».

Настало время принять писаные Евангелия и придерживаться их повествований. Мы очень слабо осведомлены относительно редакции и первого появления этих авторитетных текстов, а так же и о том, как они были сначала приняты. Сверх того общего факта, что Евангелия были даны церкви апостолами или их непосредственными учениками, результаты, к которым приводит нас самая осведомленная, проницательная и даже самая смелая критика, всегда имеют нечто неясное и гадательное, что можно принимать лишь с сомнением и в виде предварительной гипотезы. В занимающем нас вопросе самым древним внешним свидетельством, на которое можно опереться, служат. переданные Папием слова пресвитера Иоанна об Евангелиях Марка и Матфея. «Марк, истолкователь Петра, говорит Папий старательно, но не держась порядка, записывал свои воспоминания о словах и деяниях Христа. Он сам не слушал Господа и не сопутствовал Ему, но впоследствии был с Петром, который рассказывал сообразно с требованиями своей проповеди, а не с тем, чтобы беседы Господа передать по порядку. Поэтому Марк не заслуживает упреков за то, что писал, как запомнил. Он заботился лишь об одном: ничего не опустить из слышанного и передать только правду». Черпая повидимому, из того же источника, Папий продолжает: «Матфей записал беседы Господа (Logia) по-еврейски; а всякий толковал их как мог». К сожалению, нам неизвестно, что говорил пресвитер Иоанн о третьем Евангелии. Его апологетическая оценка Евангелия Марка, по-видимому, предполагает возражения, выдвинутые кем-то против этого Евангелия. Иоанн отстраняет их, но он держался того мнения, что Марк не представляет собой совершенства, что повествование, записанное не слушателем апостола, а непосредственным свидетелем, повествование полное и, главное, более последовательное, имело-бы некоторое преимущество перед вторым Евангелием. Идеал этот не мог быть найден им в Евангелии от Матфея, в котором дана та же последовательность событии, что и у Марка, и греческий текст которого не казался ему достаточно установившимся. Лука тоже подлежит исключению, ибо он, как и Марк, не был непосредственным учеником Христа. Остается Иоанн. Не выражается ли в этом косвенное предпочтете четвертого Евангелия?

Эти соображения довольно соответствуют мысли, которая всплывает двумя, тремя поколениями позднее и согласно с которой четвертый евангелиста более или менее подтверждает тексты остальных трех евангелистов, стараясь в то же время пополнить их иначе задуманным изложением.

Восходя за пределы беседы пресвитера Иоанна, мы вступаем в область гаданий.

Христианская проповедь немыслима без некоторого повествования о жизни ее Основателя. Апостолы с самых первых дней должны были рассказывать о своем Учитель, напоминать о Нем тем, которые знали Его, и возвещать о Нем никогда невидавшим Его.

Из этого устного и естественно неодинакового евангелия должны были с ранних; пор произойти различные и, в свою очередь, неполные редакции, которые, комбинируясь между собой и передаваясь через более или менее многочисленные посредства, образовали в конце-концов три текста, которые мы называем синоптическими, равно как и несколько других, непринятых церковью, но тоже весьма древних. Здесь я намерен в особенности остановиться на Евангелии от евреев и Евангелии от египтян. Первое было составлено на арамейском языке и принято иуействующей церковью в Палестине, а затем переведенное на гречески язык (…)? оно распространилось по ее колониям, особенно в Египте. Здесь оно очутилось в соперничестве с другой редакцией, бывшей в употреблении у христиан из язычников, Евангелием от египтян (…). Таковы, по крайней мере, самые вероятные предположения, высказанные до сих пор о происхождении и назначении этих Евангелий.

Возможно, что наши синоптические Евангелия первоначально были предназначены для местного употребления, как Евангелие евреев и Египтян. Но имена, которыми они украшались, всюду завоевывали им доверие. Может быть, Евангелия от Марка и Луки читались сначала в Риме и Коринфе, Матфея — где-нибудь в другом месте, но все они скоро распространились за пределами своей первоначальной среды. Рано они стали известны в Азии, где, по-видимому, было написано четвертое Евагелие. Раз евангельские тексты были собраны, их стали сличать между собой. Написанный с весьма относительным стремлешем к точности в подробностях и к строгости в хронологии, непосредственно вдохновленные не всегда одинаковыми задачами, они представляли различия, на которых внимание не могло не остановиться. Отсюда попытки пополнить, или исправить одно на основании другого, или даже слить их рассказы в одно связное повествование. Дошедшие до нас рукописи, а также выдержки из Евангелий у древних авторов носят следы этой работы; некоторые из них восходят к весьма глубокой древности. Другие же, не имея за собой такого свидетельства, навязываются нам своим правдоподобием. Здесь, впрочем, опасно утверждать что-либо определенное. Надежнее не слишком углубляться в потемки, где можно испортить глаза, не достигнув сколько-нибудь ценных результатов.

К тому же, для истории христианского развития имеет важность не то, что можно было бы назвать доисторическим периодом существования Евангелий, а последствия их влияния на религиозную жизнь церкви.

К тем далеким временам, когда появились Евангелия, и к последующему поколению восходит известное количество произведений, которые, будучи приписаны самим апостолам или другим видным деятелям, стяжали себе большое уважение. Большая часть из них составлены в виде писем; все вообще они отличаются религиозно-поучительным или назидательным характером. Может быть некоторые из них первоначально были проповедями, произнесенными на собрании христиан. Их читали при богослужении после или вместе с Священным Писашем. Когда признали нужным установить христианскую Библию, Новый Завет, некоторые из этих произведений нашли там себе место.

Таким образом, Послание к евреям, сперва анонимное, затем приписанное одними Варнаве, другими Павлу, в конце-концов было приложено в виде дополнения к сборнику посланий ап. Павла. Составился и другой сборник — соборных посланий, т.-е. обращенных ко всей церкви в ее совокупности; он долго оставался в незавершенном внде и, смотря по месту, в него включали большее или меньшее количество посланий. Со временем число семь возобладало. Эти семь посланий составляют три вышеупомянутые послания Иоанна, два послания Петра, одно Иуды и, наконец, одно ап. Иакова.

Кроме этих произведений, за которыми церковь признала божественное вдохновение и сочла их достойными занять место между каноническими писаниями, имеются другие, свидетельствующие нам об убеждениях наших предков по вере. Апостолы, по мере того, как число их убывало, и особенно после того, как все они умерли, приобретали в глазах верующих все большее и большое значение.

Казалось, будто одни апостолы имели право говорить к Церкви. Даже после своей смерти они продолжали поучать и назидать. Небольшое, весьма древнее сочинение, составленное не позднее времен Траяна — Учение XII апостолов (…) — якобы написанное ими, содержит вкратце предписания общенравственного свойства и советы насчет организации общин и отправления богослужения. Это — достойный внимания прототип всех сборников апостольских уставов или канонов, положивших начало восточному и западному церковному праву. Долгое время в обращении было послание, сперва анонимное, а затем приписанное Варнаве; в своей назидательной части оно очень близко «Учению XII апостолов». Это последнее и послание Варнавы, повидимому, имеют в своей основе более раннее произведение, в котором нравственные правила излагались в виде описания двух путей — добра и зла. Но Псевдо-Варнава не ограничивается изложением нравственных правил; его послание содержит еще учение или скорее полемику против иудействующих. Последняя вовлекает автора в настоящие крайности. По его мнению Ветхий Завет был написан для христиан, а не для Израиля, который, будучи обольщен сатаной, никогда не понимал его. Это странное положение доказывается из самого Писания, которое подвергается самому неумеренному аллегорическому толкованию.

Кроме своих двух канонических посланий, Петр является патроном еще других произведений: Проповеди Петра (…), Апокалипсиса Петра, Евангелия Петра; от них уцелели лишь отрывки. Первая из этих книг — самая древняя. То, что от нее уцелело, дает понятие об увещаниях в духе среднего направления в христианстве, без уклонения вправо или влево; с трудом можно найти здесь насколько характерных черт, подтверждающих древность памятника, о которой нам известно из других источников. Апокалипсис, пользуясь рассказом о соществии Христа в ад, описывает в назидание живущим муки, ожидающие грешников в другом мире. Что же касается Евангелия, очевидно, более позднего происхождения, чем все четыре канонические, но тем не менее весьма древнего (приблизительно около 110 — 130 гг.), то оно имеет смелые особенности. В среде, в которой оно возникло, евангельская история начала улетучиваться под влиянием докетизма. Повествование в общем не уклонялось от традиционных рамок, но пополнялось рассказами, искаженными фантазией или даже некоторыми богословскими тенденциями.

Все упомянутые до сих пор произведения считались, по крайней мер в некоторых церквах, священными; они пользовались честью публичного чтения в собраниях христиан.

Такое же значение имело послание римской церкви, обращенное около 97 года к коринфской и составленное епископом Климентом. Другой памятник, проповедь, а не послание, и проповедь, неизвестно где произнесенная — в Риме, Коринфе или даже в другом месте — была присоединена в рукописях к посланию и пользовалась авторитетом имени Климента.

Таким образом, получилось два послания св. Климента. Климента не без основания считали учеником апостолов и мужем апостольским. Обаяние, которым пользовались апостолы, распространялось и на него.

Другое римское произведение, Пастырь Ерма, тоже удостоилось чести публичного чтения во многих церквах. Оно несомненно выдавало себя за боговдохновенное. Даже роман, посвященный личности св. Павла (Acta Pauli), довольно позднее произведение II века, в иных местах причислялся к «священным книгам».

Другие не менее и даже, быть может, более древние произведения, чем только что названные, не пользовались таким уважением. Я особенно имею в виду семь посланий св. Игнатия и послание св. Поликарпа, которые восходят до времени Траяна и приписываются высоко чтимым лицам. То же можно сказать об утраченной книге Папия Иерапольского «Объяснения Господних изречений».

Каковы бы ни были их известность и авторитета, все эти книги имеют то общее, что были написаны для церкви, и что она признала в них то вдохновение, которое одушевляет и ее. Это — книги эсотерические, обращенные к членам церкви и предназначенные для утверждения веры и оживления христианского чувства. Неудивительно, что, благодаря их общему характеру, сначала не старались установить между ними тех точных разграничений, из которых позднее возникли разные каноны Нового Завета, и, наконец, канон, ныне принятый всем христианским миром. Христианство с ранних пор, с самого конца первого века, обладало известным количеством книг, принадлежавших собственно ему, а не унаследованных им от Синагоги. Они содержали, в главных чертах и основных данных его собственное предание, в котором уже намечались существенные черты его развития в области учения и учреждений. Это — факт весьма важного значения, и не взирая на некоторые спорные подробности, факт неопровержимый.