Луи Дюшен

История древней церкви

ГЛАВА XIII

Римская церковь от Нерона до Коммода

Еврейская знать и еврейские нравы. — Обращения в иудейство среди римской аристократии. — Христиане из династии Флавиев. — Климент и послание к Коринфской церкви. — Игнатий в Риме. — Пастырь Ерма. — Покаяние. — Христология Ерма. — Первые папы. — Римские еретики. — Пocещeния Рима Поликарпом и Егезиппом. — Мученики. — Епископ Сотир. — Гностические школы во времена Марка Аврелия. — Эволюция маркионизма: Апеллес. — Молниеносный легион. — Мученическая кончина Аполлония.

Римская община быстро возродилась после тяжкого испытания 64 года. Те из верующих, которые избегли гибели, вскоре дождались падения изверга-гонителя Нерона (68 г.). Два года спустя, восставший против империи Иерусалим пал посли долгой осады; храм был сожжен, а награбленные из него сокровища несли по улицам Рима за триумфальной колесницей победителей — Весиасиана и Тита.

Крушение еврейского царства привело в Рим огромное количество еврейских пленников. Конечно, не среди этих фанатиков могла найтись почва для христианской проповеди. Но среди евреев существовала целая группа, сложившаяся еще до конца войны. Представители этой группы, люди богатые и влиятельные, старались держаться в непосредственной близости к царствующему дому. Уцелели отпрыски дома Ирода; Вероника долго пользовалась благосклонностью Тита. Иосиф жил среди этого избранного общества, написал здесь историо своего народа, стараясь обойти в ней то, что могло бы не понравиться победителям. Все это содействовало некоторому расцвету иудейства, разумеется, не иудейства, как политической единицы, роль которого была окончательно сыграна, а иудейской философии и религии. Несмотря на недавнее восстание иудеев и его подавление, о котором наглядно напоминала триумфальная арка Тита, не считалось неприличным выказывать известные симпатии к евреям, хорошо принятым при императорском дворе, почитать их религию н даже отчасти следовать ей. Покоренная Иудея, как раньше, непосредственно после завоевания ее Помпеем, все еще внушала победителям почтение к себе. Правда, это продолжалось недолго. После прекращения династии Флавиев и уже после смерти Тита, еврейская родовая и умственная аристократия утратила свое влияние при дворе. Однако эта мимолетная мода на иудейство не могла не усилить того давнишнего воздействия, какое восточный монотеизм оказывал на традиционные верования римского высшего общества. Уже в ту эпоху, о которой мы теперь говорим, — как показывают некоторые несомненные факты — христианская проповедь делала завоевания даже в среде римской аристократии. Теперь уж не одни иностранцы, мелкий люд, рабы или наемники императорского двора исповедывали христианство: в эту раннюю пору христианство проникает в фамилии Помпониев, Ацилиев, даже Флавиев, менее родовитой, но за то царствующей фамилии. Уже при Нероне знатная матрона Помпония Грецина привлекла внимание своим скромным и уединенным образом жизни. Ее обвинили в приверженности к восточным суевериям, но муж ее А. Плавций заявил о своем праве, как главы дома, судить ее, и объявил ее невиновной. Она еще была в живых при Домициане. Очень вероятно, что она была христианкой. М. Ацилий Глабрий, бывший консулом в 91 г., и двоюродный брат Домициана Флавий Климент, консул 95 г., были также, последний наверное, а первый весьма вероятно, членами римской церкви. Самое древнее кладбище, находившееся в исключительном и общем пользовании у римских христиан — кладбище Присциллы, было устроено на вилле Ацилиев на Саларийской дороге. На Ардеатинской дороге кладбище Домициллы было расположено на земле, принадлежавшей Флавии Домицилле, жене консула Климента. Таким образом мы видим здесь не просто платоническое сочувствие христианству: эти знатные последователи Христа входили в жизненные интересы общины и удовлетворяли ее нуждам.

Вскоре они дали ей также и мучеников. Домициан, мрачный и подозрительный тиран, не ограничился в своих преследованиях философами и политическими деятелями, у которых могло оставаться какое-нибудь сожаление о свободе прежних времен или какое-нибудь чувство собственного достоинства. Будучи строгим блюстителем нравов, бдительным стражем старых преданий римской жизни, он пришел к убеждению, что иудейские и христианские нравы подрывают их. Климент и жена его Домицилла «были обвинены в безбожии, — обвинение, жертвой которого становились многие лица, державшиеся иудейства. Одни из них были казнены, другие лишились своего имущества». Консул был казнен в самый год своего консульства (95 г.); Флавия Домицилла была сослана на остров Пандатарию, другая Флавия Домицилла, их племянница, была заточена на о. Понтии. Однако двое из сыновей Климента получили от Домициана права наследников. Он дал им имена Веспасиана и Домициана и поручил их воспитание известному ритору Квинтилиану, но затем сам был убит (96 г.). Это событие положило конец владычеству дома Флавиев, хотя он продолжал еще существовать, и некоторые члены этой фамилии исправляли еще общественные должности. Христианство удержалось между потомками консула-мученика. Христианином был сын старшего брата Веспасиана, Флавий Сабин, погибший в 69 г. во время борьбы приверженцев его брата со сторонниками Вителлия. Будучи префектом Рима во времена Нерона, он должен был быть свидетелем в 64 г. пожара столицы и избиения христиан. Может быть некоторое впечатление от этого не пропало даром. В последние годы его жизни в нем замечалась особенная кротость, умеренность, отвращение к кровавым распрям, за что горячие головы называли его трусом.

Христиане из дома Флавиев имели свою усыпальницу на Ардеатинской дороги. Впоследствии был открыт монументальный портик, который вел в эту усыпальницу, равно как и обширная галлерея, украшенная очень древней живописью. Несомненно, что здесь и были погребены останки консула-мученика и самых старинных членов его фамилий. Несколько далее была найдена греческая надгробная надпись никоего Флавия Сабина и сестры его Тицианы, затем обломок надписи, которая могла служить указанием на семейную усыпальницу Флавиев sepulc RUM flavi ORUM.

Все, что мы знаем об этих знатных последователях христианства, дошло до нас чрез языческих писателей, сообщения которых поясняются нам надписями и другими памятниками катакомб. Письменных данных христианского происхождения у нас вовсе не имеется. В эти древние времена христианская община в Риме должна была насчитывать многих членов, бывших свидетелями самого зарождения ее; авторитет этих спутников или учеников первоначальных апостолов был здесь очевидно так же велик, как в Азии авторитет пресвитеров. Они служили опорой для предания, под их покровительством зарождалась церковная иерархия. Можно предполагать также, что некоторые книги Нового Завета, как, напр. евангелия Марка и Луки, Деяния апостолов, первое послание ап. Петра, Послание к евреям, сложились среди римской общины раньше или позже взятия Иерусалима и что там же были собраны во едино послания ап. Павла. Но обо всем этом у нас нет надежного свидетельства.

Послате св. Климента выводить нас из области мрака. К концу царствования Домициана в Коринфской церкви возникли раздоры. Образовалась партия молодых против старейшин общины, устранены были из пресвитерского совета несколько членов, «поставленных апостолами или после них другими славными людьми с одобрения всей церкви». Раздор этот огласился и был во вред доброй славе христианского имени. Узнав о происшедшем, римская церковь сочла своей обязанностью вмешаться. В это время она была угнетена неожиданными н чередовавшимися одно за другпм бедствиями. Но как только открылась возможность, римские христиане отправили в Коринф трех уполномоченных, Клавдия Эфеба, Валерия Бито и Фортуната, которые с молодости и до преклонных лет, каких к тому времени уже достигли, были деятельными членами римской церкви. Несомненно люди, столь давно обратившиеся в христианство, были знакомы с апостолами. Им поручено было засвидетельствовать коринфской общине чувства и пожелания римлян; последние к тому же вручили им послание, написанное от имени всей римской церкви. Нам известно, что послание это было редактировано епископом Климентом, который в самых достоверных списках римских пап стоит на третьем месте после апостолов.

Климент, которого Ориген отождествляет с одноименным ему сподвижником ап. Павла, помогавшим его проповеди в Филиппах, был во всяком случае в таком возрасте, что мог, как это передает св. Ириней, лично знать апостолов и беседовать с ними. Он никак не мог быть родственником консула Флавия Климента. Правда, он очень уважает римский строй вещей; он говорит о «наших» государях, о воинах, подчиненных «нашим» военачальникам; к военной дисциплине он относится с восхищением, однако его близкое знакомство со священным писанием, Ветхим и даже Новым Заветом (послания ап. Павла, ап. Петра, ап. Иакова, Послание к евреям), скорее заставляет думать, что личность его сложилась под иудейским влиянием. Быть может, он был вольноотпущенником фамилии Флавиев. Как бы то ни было, его Послание представляет собой прекрасное свидетельство того, каким мудрым и практическим характером уже в те давние времена было проникнуто римское благочестие. Он говорит здесь сперва о неудобствах, какие влечет за собой раздор (3 — 6), затем призывает к повиновению воле Божией (7 — 12), изображает величие наград, обещанных Богом простым и праведным душам (13 — 26), и доказывает необходимость порядка в церкви примерами дисциплины римских арамий и священнической иepapxии в Ветхом Завете (37 — 42). Переходя затем к Новому Завету, автор выясняет, что священство ведет свое начало от апостолов и Иисуса Христа, что оно имеет законный авторитет н ему должно повиноваться (42 — 47). Он призывает коринфян к раскаянию и советует им возвратиться к миру и порядку и понести спасительное наказание; если миру препятствует присутствие некоторых лиц, пусть они отправятся в добровольное изгнание. Что же касается церкви, то она должна молиться за непокорных (48 — 58); довольно резким переходом автор тут же сам подает пример: Климент помещает в послании пространную молитву (59 — 61), которая имеет лишь отдаленное отношение к коринфским распрям. Она, без сомнения, представляет собою не установленный текст римской литургии конца I века, но образец того, как содержание евхаристической молитвы раскрывалось предстоятелями христианских богослужебных собраний.

Послание заканчивается повторением данного увещания и приветствиями. От начала до конца оно проникнуто глубоким чувством безхитростной веры и разумного благочестия. В нем нет ни одной из тех своеобразных черт, которые иной раз поражают нас в произведениях древних авторов. В нем нет ничего, кроме обычных христианских мыслей, выраженных самым естественным образом. Не заметно также какого-либо беспокойства относительно еретических разногласий. Римская церковь наслаждалась в это время полнейшим внутрен-ним миром.

Можно думать, что представители римской церкви достигли большого успеха в Коринфе, ибо послание Климента было отнесено там к числу книг, которые читались одновременно со священным писанием на воскресных собраниях: такое место занимало оно 70 лет спустя во времена епископа Дионисия. Впрочем оно и стало известно нам первоначально по одному из древнейших списков греческой Библии. Немного лет спустя после. Того, как оно быдо составлено, св. Поликарп имел его перед собой и пользовался им, наравне с апостольскими посланиями.

Лет через двадцать после коринфской смуты и послания св. Климента, римляне имели случай назидаться беседами и зрелищем мученичества св. Игнатия Антюхийского. Об этом событии мы имеем сведения из послания самого мученика, написанного из Азии к римлянам. Оодержание послания чрезвычайно своеобразно. Исповедник веры, присужденный на съедение зверям и отправленный из Сирии на казнь в Рим, имеет основание опасаться, что римские его единоверцы помещают цели его путешествия. Он самым настоятельным образом убеждает их не препятствовать его мученической кончине. По-видимому, они могли спасти его, хотя не совсем ясно, каким именно образом. «Оставьте меня в добычу зверям, чрез них я приближусь к Богу. Я пшеница Господня, пусть я буду размолот зубами зверей, чтобы стать чистым хлебом Христовым. Поощряйте их лучше, чтобы они стали моей могилой, чтобы ничего не оставили от моего тела; тогда мое погребение никому не доставить заботы... Я не повелеваю вам, как Петр и Павел, ибо те были апостолами, а я — узник приговоренный (к смерти), они были свободными, а я до сего часа — раб; но если я умру, то стану отпущенником Иисуса Христа, в Нем я воскресну к свободе».

Это столь трогательное послание не только показывает, какая жажда мученичества томила Игнатия, но и то высокое уважение, которое антиохийский епископ питал к великой римской церкви. Оно начинается длинным и красноречивым приветствием, где он больше, чем в посланиях к другим церквам, расточает хвалебные обращения: «Первенствующая церковь в столице римского народа... Церковь, первенствующая в любви (или в делах милосердия)". Очевидно Игнатий представляет ceбе римскую церковь, как первенствующую между другими церквами и в христианском братолюбии.

Он добился, чего желал, — свободы пострадать за Христа. Без сомнения, «пшеница Господня» была перемолота дикими зверями в Колизей, тогда только что отстроенном. Но не звери только участвовали в его погребении. Несколько верующих из числа его паствы прибыли в Рим, чтобы присутствовать при его последних минутах; они собрали его останки и перевезли их в Сирию.

Римляне имели еще епископа мученика, Телесфора, погибшего при Адриане, (ок. 135 г.) сданной смертью, как передает св. Ириней; но он не сообщает о том никаких подробностей. Современники Климента, Игнатия и Телесфора имели также случай знать и слышать пророка Ерма, поведавшего церкви свои видения и наставления, которые он потом собрал в своей знаменитой книг «Пастырь».

Столь странная по форм книга Ерма сохранила нам драгоценный образец того, что можно бы назвать пророческой литературой Нового Завета, т.-е. литературой, которая могла произойти от новозаветных пророков. В том виде, в каком она до нас дошла, она была закончена в ,то время, когда брат автора, епископ Пий, занимал кафедру в Риме, т.-е. около 140 г. Но она имела уже целый ряд редакций. Самый древний текст ее должен быть отнесен к царствованию Траяна и епископству Климента.

Ерм был римским христианином, по общественному положению вольноотпущенником, сельским землевладельцсм, женатым и отцом семейства, которое не доставляло ему никакого утешения. Его сельскохозяйственные работы и семейные неприятности, однако, не мешали ему постоянно витать духом в сфере христианских упований, и непрестанно думать как о своем cnaceнии, так и других людей. Это был простой и весьма малообразованный человек. Как и все верующие того времени, он до известной степени был знаком с Ветхим и некоторыми произведениями Нового Завета. Однако единственная книга, на которую он прямо ссылается, относится к апокрифам. Чувствуя внутренее побуждение поведать миру свои воззрения на нравственное обновление, он облек их в форму откровений. В первой древнейшей части своей книги, «Введениях», он беседует с женщиной, олицетворяющей Церковь. В двух других частях, «Заповедях» (Mandata) и «Притчах» (Similitudines) откровение исходит от другого воображаемого лица, Пастыря, откуда произошло окончательно установившееся заглавие книги.

Идет ли речь от имени Церкви или Пастыря, выражена ли мысль прямо или облекается в символическую форму, всюду проглядывает одна и та же тендснщя. Веруюпце, и из них прежде всего сам автор, — далеко не таковы, какими они должны бы быть, какими обещались сделаться. Есть однако средство исправления — покаяние. Ерм получил поручение свыше внушить христианской общине, что Бог простит тех, кто покается. Поэтому он проповедует о необходимости покаяния для крещеных уже христиан, как апостолы проповедывали покаяние при крещении во освящение верного. Это — второе покаяние, другая милость, дарованная Богом перед временем окончательного сведения счетов с землею.

Главный интерес книги заключается не столько в этой основной мысли, сколько в подробностях ее развития. Из перечисления у Ерма отдельных грехов и описания различных условий, в которых живут грешники, мы можем составить себе понятие о внутренней жизни римской церкви в первой половине II века.

В те времена, в царствование Траяна и Адриана, христианские общины не пользовались вполне прочным спокойствием. Несмотря на мягкие указы, исходивппе от этих императоров, христиан постоянно тревожили, привлекали к суду, требовали от них отречения от своей веры. Если они соглашались, их сейчас же отпускали, если нет, то предавали смерти.

Перед такой альтернативой многие обнаруживали слабость, и случаи такие повторялись ежедневно. Отречение стало уже довольно обычным грехом. Степень преступления была различна. Некоторые ограничивались простым отречением ради временных выгод, другие прибавляли к нему еще надругательство над святыней: они не стыдились открыто произносить хулу на своего Бога и братьев по вере. Находились даже такие, которые изменяли братьям и доносили на них. Но с другой стороны, Церковь гордилась многочисленными мучениками. Не все были равны, по заслугам. Некоторые трепетали псред пытками и нерешительно исповедывали свою веру, хотя в последнюю минуту слушались голоса совести и проливали свою кровь за веру. Ерм проводит различие между ними и более мужественными мучениками, у которых не было ни минуты кодебания. Впрочем, все они входят в состав мистического здания, представляемого Церковью Господнею; впереди них стоят лишь апостолы. Кроме мучеников в тесном смысле слова, он говорит об исповедниках, которые хотя понесли известные лишения за веру, но, которым не пришлось пролить за нее своей крови.

В общем жизнь христианской общины шла довольно правильным путем. Однако было не мало недостатков и даже пороков, которые требовали исправления. Дух партийности порождал распри, злословие, вражду. Иные слишком дорожили мирскими благами. Деловые сношения, общественные обязанности заставляли многих входить в очень близкие связи с языческим обществом, что влекло за собой ссрьезные опасности. Начинали забывать об евангельском братолюбии, сторонились общих собраний, избегали стоять на равной ноге с мелким людом, который, разумеется, составлял главную часть христианской общины. Вера страдала от этого, в конце концов люди становились христианами только по имени. При постоянном общении с язычниками некоторые мало по малу утрачивали даже память о своем крещении; их охладевашие верования поддавались малейшему искушению, и они отрекались от них по ничтожным поводам. Люди меняли свою веру без всякого гонения, просто прельщенные обаятельными философскими учениями, к которым слишком охотно стали прислушиваться.

Даже среди более твердых в вере обнаруживались слабости, весьма плачевные в нравственном отношении. Плоть была немощна. Однако, эти временные слабости были еще исправимы: их можно было искупить покаянием. Большей опасностью в глазах Ерма было колебание в вере ; он часто возвращается к этому состоянию души, когда она как будто двоится, колеблясь между признанием и отрицанием.

Само духовенство было небезупречно: диаконы изменяли своему назначению заботиться о материальных нуждах общины, обращали в свою пользу деньги, предназначенные для вдов и сирот; встречались пресвитеры неправосудные, надменные, небрежные к своим обязанностям, одержимые честолюбием.

Книга Ерма — подробная исповедь римской церкви. Не следует удивляться, что она разоблачаст столько прискорбных явлений: по самому характеру своему ей приходится больше говорить о дурных сторонах, чем о светлых, об исключениях чаще, чем о норме. Несмотря на это невыгодное (для характеристики церкви) обстоятельство, легко заметить, что, по мнению Ерма, число добродетельных христиан превосходило число грешников всех видов. Например, в Притче VIII нравственное состояние христиан выражено символически в образе ивовой ветви, которую каждый христианин получил от ангела Господня и обязан возвратить после известного промежутка времени: одни возвращают ее изсохшею, расщепленной, сгнившею, другие — наполовину сухой, наполовину зеленою, третьи — на две трети зеленою и так далее. Эти различные состояния свежести соответствуют различным степеням нравственного падения. Большинство христиан, однако, возвращает ее столь же цветущею, какою они получили ее, что означает, что они остались верны обетам, данным при крещении.

Равным образом, хотя Ерм неоднократно говорит о распрях между пресвитерами и других слабостях клира, он все же знает и таких, которые достойны всякой похвалы; он хвалит их благотворительность, гостеприимство; он отводить им место среди апостолов, в самом основании своей мистической башни.

В общем от этой картины получается впечатление, что хотя дерковь и в те весьма отдаленный времена не состояла исключительно из святых, но она имела их в болыпом числе и даже их было большинство.

Ерм никогда не говорит о евреях, редко о язычниках. Книга его предназначена исключительно для верующих: ему нет дела до того, что происходит вне церкви. Мы выше уже говорили об его отношении к зарождающимся ересям. Они не представляются ему в виде законченных учений, ни тем более организованными сектами, соперничающими с главной общиной. Ему известны только отдельные проповедники, которые приходят и уходят, сея чуждые учения, вечно стремятся к познанию и в сущности ничего не знают. Ерм, который во всем дорожит прежде всего нравственной стороной дела, упрекает их в том, что они отвлекают грешников от покаяния. Он также спрашивает себя, что выйдет из этих заблудших учителей. Он не отчаивается в их спасении: иные уже вернулись на путь истинный и даже прославились своими добродетелями; и другие также вернутся, по крайней мере можно на это надеяться.

Покаяние, проповедуемое Ермом, представляет средство искупить грехи, совершенные после крещения. Иные учат, что после крещения уже нет возможности получить отпущение грехов. Не таково его убеждение: и после крещения можно получить прощение и даже самых тяжких грехов, но само собою разумеется, что это вторичное обращение должно быть решительным; нельзя проводить свою жизнь в бесконечных колебаниях между грехом и раскаянием. Ерм не упоминает ни о каких внешних видах покаяния, какие мы встречаем вскоре после него. Он не говорит ни об исповеди, ни об отпущении; что же касается дел умилостивления, то он их, разумеется, допускает, но решительно настаивает на их бесполезности в тех случаях, когда они не сопровождаются внутренним и искренним обращением.

Он упоминает о практике общественных постов, установленных всею общиной, о так называемых стояниях, и критикует не самое установление и не идею поста вообще, а неосновательную веру, какую питали некоторые в спасительность этих упражнений. Пост должен прежде и более всего состоять в нравственном исправлении, в строгом соблюдении закона Божия, затем в делах милосердия. В дни поста нужно питаться лишь хлебом и водой; сбереженное из обычных расходов должно быть обращено в пользу бедных.

Человек простого склада ума, озабоченный исключительно нравственым возрождением, Ерм не был склонсн к богословским умозрениям. Однако и в «Пастыре» встречаются в этом отношении места, возбуждающия недоумение.

В его V-й Притче нам обрисовывается характер его воззрений на домостроительство искупления, Троицы п воплощения. Эти воззрения высказываются им по оригинальному поводу: Ерм хочет внушить убеждение в пользе сверхдолжных добрых дел. Подобная тема не дает, по-видимому, почвы для метафизических рассуждений, но как раз именно здесь они и выступают на сцену.

Пастырь начинает с притчи. У одного человека есть пометье и многочисленные слуги; от отделяет часть этого поместья и разводит виноградник, затем одному из своих слуг дает поручение подвязать лозы, но тот не только подвязывает их, но еще и очищает виноградник от плевел. Господин очень доволен им; посоветовавшись с сыном и друзьями, он объявляет, что добрый слуга разделит наследство с сыном. Последний устраивает пир и посылает доброму слуге часть приготовленных яств, слуга же делится с товарищами по службе и получает за это новую похвалу.

Таково содержание притчи. Объяснение же ее следующее: поместье — мир, хозяин его — Бог, создатель всего; виноградник — Церковь, общество верующих всех времен; сын хозяина — Святой Дух; слуга — Иисус Христос; друзья и советники — шесть высших ангелов. Дело, совершенное Христом, символизируется в трех действиях: подвязки лоз, искоренении плевел и разделт. присланных яств. Колья, к которым подвязывается лоза, — низине ангелы, которым Спаситель поручил хра-нение Церкви; истребление плевел есть пскуплеше, искоренившее грех; раздел пищи — евангельская проповедь.

Как видно из этого объяснения, до воплощения существуют только два божественных Лица — Бог и Святой Дух, взаимное отношение которых определяется, как отношение отца к сыну. Стало быть здесь Святой Дух отождествляется со Словом, предвечным Христом. Эта мысль впрочем выступает и несколько ниже. «Духа Святого, который существовал предвечно и создал все, Бог вселил в избранную Им плоть. Эта плоть, в которой обитал Дух Святой, служила Духу во всей святости и чистоте, не омрачая Его ни сдиным пятном. За эту святую жизнь, за помощь Духу и непрестанное сотрудничество с Ним, всегда бодрое и мужественное, Бог допустил плоть приобщиться Духу Святому... Он имел совещание с сыном Своим и славными ангелами, чтобы плоть эта, безупречно служившая Духу, получила местопребывание и награду за труды свои. Будет награда всякой плоти, которая, получив в себя Духа Святого, сохранит себя незапятнанной».

В общем Троица Ерма состоять, нпо-видимому, из Бога Отца, из второго божественного Лица (Сын Божий, Дух Святой) и наконец из Спасителя, ставшего Богом за свои заслуги. Эта черта в богословском умозрении Ерма представляется точной параллелью тем своеобразным рассказам, которые мы встречаем у древних азийских носителей христианской традиции. Если можно удивляться, что люди, вроде пресвитера Иоанна и его родичей, могли рассказывать такие фантастичные истории, то не менее трудно понять, каким образом римский пророк в своих богословских умозрениях допускает подобные же странности.

Однако то, что в его воззрениях заслуживает критики, не бросается в глаза с первого взгляда. А что прежде всего обращает на себя внимание, — это мысли о пользе добрых дел и нравственной чистоты. Эти мысли опираются на всегда уместный пример Спасителя. Только на третьем плане в изложении проступают черты, которые не легко удовлетворительным образом примирить с нашими воззрениями. Древние, по-видимому, не заметили их. «Пастырь» был принят во всем христианском мире II-го века, как книга высокого авторитета в вопросах веры; ее читали на собраниях одновременно со священным писанием, не ставя ее однако наравне с ним. Понемногу ее авторитет стал падать: ригористы в роде Тертуллиана ставили ей в упрек ее снисходительность к грешникам; образованные люди смущались ее своеобразным слогом и странностии формы видений. Ариане ссылались на нее в виду ее знаменитого учения о божественном единстве. Но и это не поколебало ее авторитета, и после Климента Александрийского и Оригена еще св. Афанасий продолжал высоко чтить ее и употреблять, как послобие для нравственного наставления оглашенных. Как и послание Климента, «Пастырь» Ерма удостоился чести быть вписанным в одни рукописи с текстом Библии. Так, его нашли в конце известного Синайского кодекса.

Как уже было сказано выше, «Пастырь» был закончен и окончательно вышел в свет в то время, когда брат Ерма еп. Пий занимал епископскую кафедру в Риме. Пий был девятым преемником апостолов. Из его восьми предшественников, список которых дошел до нас чрез св. Иринея, один только Климент прюбрел известность своими посланиями, а Телесфор своим мученичеством. О Лине и Анаклете, первых по списку, сказать ничего нельзя, за исключетем лишь того, что Лин, быть может, то самое лицо, которое под этим именем упоминается во втором Послании к Тимофею. Также неизвестны остались преемники Климента — Еварест, Александр, Сикст. После Телесфора епископствовал предшественник Пия, Гигин. Для определения хронологического порядка, в каком чередовались епископы, мы не имеем иного источника, как список, первая редакция которого может быть восходит до времени императора Коммода и папы Елевтерия, а может быть и несколько выше. Там после каждого имени поставлены числа. Их общая сумма дает 125 лет. Отсчитывая от 189 г., — года смерти папы Елевтерия, назад, мы подходим к 64 г., как раз к году предполагаемой мученической кончины апостола Петра. Таким образом хронолопя первых пап должна бы быть установлена в следующем виде:

Лин 12 лет приблизительно от 65 г. до 76 года

Анаклет 12 77 88 Климент 9 89 97 Еварест 8 98 105 Александр 10 106 115 Сикст 10 116 125 Телесфор 11 126 136 Гигин 4 137 140 Пий 15 141 155

Аникита 11 156 166 Сотир 8 167 174 Елевтерий 15 175 189 Но эти указания годов, даже если предположить, что они нам переданы точно, должны быть рассматриваемы лишь как приблизительные, при определении которых откидывались или округлялись доли года. Поэтому не следует строго держаться летосчисления, которое отсюда вытекает. В единственном случае, где мы имеем возможность подвергнуть эти цифры точной проверке, вышеприведенная таблица оказывается неверной. Св. Поликарп прибыл в Рим самое позднее в 154 г. и был здесь принять папой Аникитой.

Какова бы ни была ценность этой хронологии, последовательный список римских пап представляет драгоценный документ. Очевидно следует думать, что апостольским преемникам в управлении церковью содействовала коллегия пресвитеров, которая вмест с ними руководила христианской общиной, председательствовала на ее собраниях, разбирала споры, привлекала новых последователей и обучала их. Здесь, как и в друтих местах, диаконы и диакониссы особо заведывали специально хозяйственной стороной и делами благотворительности. В разговорном языке епископ не всегда ясно выделялся над коллегией своих помощников, а духовенство не обособлялось резко от общей массы христиан. Так как общинная жизнь была очень высоко развита, то все происходившее касалось скорее всей общины, чем ее руководителей.

О ересях, завезенных в Рим, впервые заговорили к концу царствования Адриана, во времена епископа Гигина. Сюда переселились Валентин Александрийский, Кердон и Маркион и старались не только распространить свои учения среди верующих, но, по некоторым сведенгям, даже овладеть управлением церкви. Трудно предположить, чтобы еще ранее этого времени Рим не видал какого-нибудь пришельца с Востока из тех лжеучителей, какими с давних пор кипела Сирия и Азия. По-видимому, Ерм знавал подобных; судя по тому, что он говорит, они не имели в Риме большого успеха. Валентин со своей стройной философской системой, со своей экзегетикой и примирительными наклонностями добился большого внимания и успел основать школу. Он прожил в Риме долгое время при преемниках Гигина Пие и Аниките. Прибывший около того же времени Маркион несколько дет держался в общении с Церковью, хотя и не без труда, так как однажды он был вынужден представить письменное оправдание своей веры. Но подобныйе отношения не могли продолжаться долго; в 144 г. произошел разрыв и, соперничая с великой церковью, возникла отдельная маркионитская община. На первых порах она имела большой успех. Иустин Философ, живший тогда в Риме и боровшийся пером и словом против различных модных ересей, вел специальную полемику против Маркиона. Однако этот последний выдержал удар. Он еще находился в Риме во времена Аникиты, когда сюда прибыл в 154 г. почтенный Поликарп, епископ смирнский, предпринявший это путешествие с целью уладить с римской церковью нисколько спорных пунктов и главное вопрос о праздновании Пасхи, насчет которого между азийцами и римлянами существовало разногласие. Можно себе представить, какой благоговейный интерес в христианах вызвало появление этого знаменитого старца, знавшего очевидцев евангельских событий и принявшего учение от азийских апостолов. Аникита принял его радушно и добровольно предоставил ему свое председательское место на литургийных собраниях. Уже самой своей личностью Поликарп был чрезвычайно мощным выражением христианского предания. Поэтому его присутствие произвело сильное впечатление в среде отщепенцев: многие ушли из своих сект и вернулись в лоно великой церкви. Однажды он встретился с Маркионом, которого еще раньше видал в Азии. — «Узнаешь ли меня?» спросил еретик. — «Да, ответил Поликарп: узнаю первенца сатаны». Аникита не мог согласиться с возврениями Поликарпа на празднование Пасхи, но и ему равным образом не удалось склонить Поликарпа на сторону римских обычаев. Впрвочем они не разошлись из-за этого, и азийцы, жившие в Риме, продолжали, не озирая на это легкое разногласие, принимать участие в евхаристии, наравне с членами местной общины. Такое положение вещей длилось уже давно, со времени епископства Сикста. Наконец Поликарп дружески распростился с римлянами и их епископом, которые немного месяцев спустя узнали, что он запечатлел свою долголетнюю и достойную жизнь мученической кончиной.

Народ стекался в Рим со всех сторон. Школа карпократиан из Александрии прислала сюда проповедницу Маркеллину, которая прюбрела много последователей. Среди окружавших Mapкиона тогда уже выделялся один ученик, Апеллес, под влиянием которого впоследствии маркионитское учение приняло новый вид. Иустин, всегда ревностный в защите веры, получил подкрепление от другого философа, прибывшого из дальней Ассирии —Тациана, который некоторое время помогал ему вести полемику против циников. Из Палестины прибыл Егезипп, странствующий исследователь учений и преданий. Он мог рассказать римлянам много интересного о древних христианах своей страны, а с своей стороны собрал от римлян сведения но только о современном состоянии их церкви, но и о прошедших временах, так как он, по-видимому, вывез из Рима список римских епископов, закончившшся Аникитой. Он сам продолжил его до Елевтерия, во время епископства которого издал свои путевые воспоминашя. Он был знаком с ним в Риме, где тот был диаконом Аникиты.

Таков был характер христианской жизни в Риме к концу царствования Антонина. Весь христианский мир, как будто сговорившись, посылал сюда самых выдающихся своих представителей: патриарха Азии Поликарпа, сурового понтийского сектанта Маркиона, великого учителя александрийского гносиса Валентина, проповедницу Маркеллину, сирийского иудействующего христианина Егезиппа, философов и апологетов Иустина и Тациана. Это был как бы микрокосм, отражение в миниатюре всего тогдашнего христианства. Тот факт, что христиане свободно путешествуют, ведут споры, распри, проповедуют, молятся, по-видимому исключает возможность думать, что — все это люди, преследуемые законом. А между тем это было именно так. Все они живут с мыслью о мученической смерти. Ерм и Иустин говорят оней на каждом шагу, Маркион также, Поликарп и Иустин были осуждены за веру на смерть. Правда, на престоле сидит Антонин, а Римская империя никогда не имела лучшего повелителя. Но христианство продолжает быть запрещенной религией, и судьи в Риме, как и в провинции, продолжают преследовать его на основании закона. Прекрасный храм, воздвигнутый добродетельным императором внизу Священной дороги в честь его покойной супруги Фаустины, блистал тогда всеq свежестью своего мрамора; он видал не одну партию христиан, ведомых от судейских мест на форуме к месту казни. Однако единственные имена римских мучеников, которые дошли до нас от той эпохи, — те о которых говорит Иустин в своей апологии: Птоломей, Люций и третий, имени которого он не называет, — казненные по приговору префекта Урбика.

Иустин сам подвергался большой, опасности: цинический философ Кресцент, которому так доставалось от Иустина, не терял его из вида. Быть может именно из-за него Иустин покинул Рим. Вернувшись сюда в начале царствоватя Марка Аврелия, он на этот раз, кажется уже без содействия Кресцента, пал жертвой свой религиозной ревности. Он был арестован с другими христианами, из коих некоторые были неофиты, им же обращенные. Они предстали на суд префекта Рустика (163 — 167), который, удостоверившись в том, что они христиане, велел их бить плетьми и обезглавить. Сотоварищи Иустина были довольно разнообразны. Среди них была одна женщина по имени Харито, и пять мужчин: каппадокиец Евельпист, раб императора, некий Иеракс из Иконии и еще трое, Харитон, Пеон и Либериан.

От всех этих древних поколений римской церкви нам остался монументальный и весьма ценный памятник — верхний и первоначальный ярус кладбища Присциллы. До сих пор еще можно разобрать надгробные надписи: они кратки, одни лишь имена, сопровождаемый иногда пожеланием Мир тебе. Кое-где древняя живопись украшает комнаты, в которых могли поместиться для похоронных собраний неболшие группы лиц. Другие усыпальницы того же века встречаются на юг от Рима; позднее оне были включены в кладбища, известные под именами Претекстата, Домициллы и Каллиста, но ни одно из них не имеет размеров и правильности присциллианских галлерей. Очевидно, по-следние представляют древнейшее общее кладбище римской церкви.

Около того времени, когда св. Иустин пострадал за веру, которую так долго защищал, управление римской церковью перешло из рук Аникиты к Сотиру. О нем мы знаем лишь одно: что он, подобно своему предшественнику Клименту, написал послание к коринфской церкви. Повод к нему был однако совсем иной: письмо Сотира препровождено было с приложением суммы, предназначенной на помощь бедным и исповедникам, осужденным на каторгу. Римская церковь, отличавшаяся богатством и благотворительностью, охотно уделяла часть своих средств менее достаточным христианским общинам. Это уже обратилось в обычай, удержавшийся до последних гонений. Письмо Сотира до нас не дошло; мы знаем о нем только из того ответа, который был дан на него епископом коринфским Дионисием и от которого сохранил нам несколько отрывков Евсевий.

Рядом с великой церковью еретики продолжали свою пропаганду. Секта валентишан сорганизовалась. В Риме, у нее было два известных учителя, прямых ученика Валентина, Гераклеон и Птоломей. Первый внес некоторое изменение в учение о происхождении эонов. В первоначальной системе они всегда распределялись попарно. Гераклеон внес в Плерому монархический принцип, поставив во главе всего единое существо, не имевшее соответственного товарища женского пола; от него произошла первая пара супружеских эонов, а следовательно также и все остальные. Это был очень плодовитый писатель Климента Александрийский и Ориген часто на него ссылаются. Самым замечательным из его произведений был комментарий на Евангелие от Иоанна. Что касается Птоломея, то он и его последователи были предметом полемики св. Иринея; гностическое учение Валентина более всего известно в той форме, какую ему придал или сохранил Птоломей. Во времена Марка Аврелия на Западе появился еще некий Марк, с которым церковь давно уже боролась в Азии. У св. Иринея, св. Ипполита и Тертуллиана встречаются еще другие имена: Секунд, Александр, Коларбаз, Феотим; нам неизвестно, каюе оттенки они внесли в гностическую систему, да, по правде сказать, это и не важно.

Разделения среди гностиков происходили не только на почве вероучения; обрядность тоже давала повод к разногласиям. Обычный порядок крещения годился лишь для «психиков»; для посвящения же «пневматиков» требовалось нечто иное. Наиболее здравомыслящие оспаривали это, говоря, что раз гносис вещь духовная, то возрождение посвященного должно происходить единственно путем знания тайны. Другие, однако, придумали торжественно вводить принимаемого новичка в брачную комнату; этот обряд вполне соответствовал гностическому представлению о небесной плероме. Но большинство предпочитало обряд, представлявший сколок с церковного. Посвящаемого крестили водой, произнося формулы, в роде следующей: «во имя непознаваемого Отца всех вещей; — Истины, матери всего; — Того, кто сшел в лице Иисуса с небес, (эон Христа)». Пользовались также и еврейскими словами: «во имя Ахамот» и т. д. Посвящаемый отвечал: «Я укреплен и искуплен; я искупил свою душу и т. д.» Присутствующее восклицали: «Мир всем, на ком почиет это имя». Затем совершали помазание благовонным маслом. Иногда смешивали елей с водой и таким образом объединяли два сакраментальные акта. Этот обряд носил название аполитрозы или искупления. Для умирающих или покойников был другой обряд: им сообщали формулы, при помощи которых они могли одолеть на том свете низших духов и Демиурга, и, отдав первым свои материальные частицы, а второму свою животную душу (…), — подняться до высших областей, предназначенных для чисто-духовной души.

Маркион умер вероятно почти в одно время с Поликарпом и Иустином. «Святейший учитель», как называли его сектанты, продолжал пользоваться среди них большим почитанием. Они представляли его пребывающим на небесах с Христом и ап. Павлом: Павел восседает по правую, а Маркион по левую сторону Спасителя.

Единодушно воздавая почитание памяти своего основателя, они однако далеко не были согласны в толковании его учения. Как мы видели, в последнем были некоторые несообразности, о которых учитель ни мало не беспокоился. После него пытались их распутать. Исходной точкой маркионизма была противоположность Бога благого и Бога справедливого. Когда в это учение проникла метафизика, ей нетрудно было вывести из него два основных и существенно противоположных начала. В этом заключалось учение двух маркионитских знаменитостей времен Марка Аврелия, — Потита и Василика. Была еще школа Синероса и Лукана, которая, раздвояя низшее божество на доброго и злого бога, приходила таким путем к признанию трех божественных начал. Эта форма маркионитской Троицы имела такой успех, что совершенно затмила первоначальное двоебожие. В III и IV веках маркионитов часто представляли людьми, исповедующими трех богов.

Но в ту эпоху, о которой мы говорим теперь, наиболее видным учителем секты был некий Апеллес, который попытался устранить явный или скрытый дуализм и вернуться к единому принципу. Он сперва жил в Риме подле главы секты, затем переехал в Александрию, откуда вернулся в столицу, долго спустя. Родон, знавший его лично, рисует очень любопытный портрет его: это был почтенный старец строгого образа жизни; его сопровождала ясновидящая, по имени Филомена, галлюцинации которой он записал в книге Откровений. Родон, улучив повод для спора с ним, желал дознаться, как примиряет он свое учение с маркионитством. Но Апеллес, быстро утомившись от прений, в которых перевес был не на его стороне, сказал, «что бесолезно стараться разрешить все эти вопросы, — что лучше было бы каждому оставаться при своих верованиях, — что все верующие в Распятого будут спасены, лишь бы вели добродетельную жизнь. Что касается доказательства что существует именно единое начало, то он, Апеллес, охотно отказывается от этой задачи; с него довольно, что он лично убежден в этом. Затем, на пророков опираться нельзя: они противоречат друг другу и лгут наперебой».

Эволюция мысли Апеллеса возбудила в Родоне живой интерес. Апеллес признает — говорит он — единый принцип вполне согласно с нашим учением». Однако было и различие. Благодаря св. Епифанию, мы имеем нечто в роде изложения апеллесовой системы, которое, по-видимому, принадлежит его перу. «Существует единый благой Бог, единый принцип, одна несказанная невыразимая сила. Этот единый Бог, единый принцип вовсе не заботится о том, что происходит в нашем мире. Он сотворил другого бога, который затем создал все, — небо, землю и все, что на ней. Но этот второй бог не был благим, и все его создания вышли нз его рук крайне несовершенными». В метафизическом отношении это очень похоже на арианство, но с присоединением маркионитской идеи о благости, как о существенном и непередаваемом аттрибуте Бога.

Апеллес смягчил также резкий докетизм Маркиона. Иисус Христос у него уже не призрак; Он имел тело, происшедшее не от матери из человеческого рода, а непосредственно составленное из четырех элементов. С этим телом Он был в действительности распят и являлся своим ученикам после воскресения. Восходя на небо, Он возвратил его элементы природе.

В остальном Апеллес следовал преданию своего учителя. Обходясь без докетизма, он устранял одно из самых главных возражений. Что же касается его идеи сделать творца мира в свою очередь творением высшего Бога, то ясно, что ему надо было или придти к этому именно воззрению, или откровенно допустить с Потитом и Василиком два одинаково вечных божественных начала. Внутри маркионизма это создало положение однородное с тем, какое обнаружилось в православной церкви при столкновении арианства с учением о единосущии. Апеллес такой же еретик в отношении к Маркиону, как Арий — в отношении к кафоличсской церкви.

Противник Апеллеса, Родон, был родом азиец, давно переселившийся в Рим. Он познакомился там с Тацианом и стал его учеником, но он не последовал за ним ни в его дальнейших путешествиях, ни в его богословских странностях. Евсевий имел пред своими глазами несколько его сочинений. Важнейшее из них, посвященное некоему Каллистиону, было направлено против маркионитов и в нем-то ему и довелось очертить личность Апеллеса. Он написал также сочинение о шестодневе.

В эпоху епископства Сотира в Риме пришло удивительное известие, что римское войско под начальством самого императора было спасено молитвами кучки солдат-христиан. По крайней мере таков был рассказ, ходивший по христианскому миру. Верно то, что войско подвергалось опасности. Известно также, что в минуту крайности римляне обратились ко всем богам, которым только могли молиться солдаты, принадлежавпшие к разным религиям. Но когда на Марсовом поле воздвигли колонну в память побед Марка Аврелия в Германии, честь совершившегося чуда приписали государственным богам. На знаменитых барельефах этой колонны и теперь еще можно видеть Юпитера Дожденика (pluvius), изливающего из своих волос, рук, всей своей фигуры благодетельные потоки дождя, спасшего легионы от жажды и поражения.

Колонна Антонина была еще недостроена, когда, около 175 г., место папы Сотира занял Елевтерий, старший ддакон Аникиты. Несмотря на услуги, оказанные Молшеносным легионом, гоненения всюду усилились. Мы скоро увидим, как Елевтерий вступил в сношения с лионскими мучениками и их посланцем, св. Иринеем. В те времена в Риме и в Галлии было много толков о появившихся во Фригии новых пророках. Римской церкви пришлось в этом деле занять определенное положение; мы ниже увидим, к какой стороне она примкнула.

После смерти Марка Аврелия сын его Коммод, уже более 3-х лет бывший его соправителем, остался один во главе империи. Известно, что его сердце ничуть не было расположено к моральным правилам его отца. Может быть поэтому он и оставил христиан в покое. Впрочем последние имели поддержку среди его приближенных; его возлюбленная, Мария, была христианкой. В той среде, где она жила, ее поведение не могло соответствовать евангельскому идеалу, но она по крайней мере старалась по возможности смягчать императорской милостью суровость запретительных законов против христиан. Ее прежний опекун, евнух Гиацинт, заседавший тогда в совет пресвитеров, поддерживал в ней эти ее добрые чувства.

Но и Марции не всегда удавалось ее заступничество. Как раз в царствование Коммода был казнен ученый философ Аполлоний. К нему, правда, отнеслись с некоторой особенной благожелательностью. Его судил не префекта Рима, а преторcкий префект Перенний (180 — 185 г.) от имени самого императора. Дошедшие до нас отрывки допроса показывают, что Перенний употребил всяческие усилия, чтобы спасти обвиняемого.

Несколько лет спустя, когда Елевтерия уже сменил папа Виктор (190 г.), Марция добилась помилования всем исповедникам, работавшим по приговору суда в рудниках о. Сардинии. Виктор передал ей список их, а она вручила указы о помиловании пресвитеру Гиацинту, который съездил в Сардинию и вернулся оттуда с освобожденными исповедниками.