Христианская   библиотека 
Главная Именной указатель Систематический указатель Хронологический указатель Книги в архивах
 

А. П. Лопухин

Промысл Божий в истории человечества

Глава III

Свобода и необходимость в истории

В этом пункте идея Промысла в ее применении к истории встречает самое сильное возражение, которое разные противники ее не перестают повторять на всевозможные лады. Если, гласит это возражение, весь всемирно-исторический процесс во всем его объеме находится под безусловным водительством Промысла, который, несмотря на частые уклонения отдельных лиц и целых народов от конечной цели, в конце концов весь его направляет именно к достижению этой цели, то, очевидно, здесь уже не может быть вопроса о свободном самоопределении человека, а, следовательно подрывается основной жизненный нерв истории, — именно предположение самодеятельного стремления человека к сознательно поставленной цели, подрывается самая идея прогресса, который превращается в механический, вполне необходимый процесс, и с человека снимается всякая ответственность за его добро или зло. 3амечательно, что это воззрение признается иногда непреоборимым даже в нашей богословской литературе [1]. Но в действительности оно основывается на одном весьма существенном недоразумении. Оно исходит из предположения, что всемогущество Божие как безграничное действует в достижении своих целей с безусловною необходимостью, так как иначе оно и не было бы всемогуществом. При этом однако упускается из вида весьма существенная мысль, что всемогущество Божие в области истории не есть физическое, которое именно и действует с безусловною необходимостью, а всемогущество нравственное, которое может самоограничивать себя, нисколько не умаляя, а напротив — тем еще более возвышая самую идею всемогущества. Идея безусловного всемогущества предполагает возможность сделать все, на что только направится мысль и воля всемогущего существа; но эта идея возвышается еще более, когда мы мыслим, что тaкоe всемогущество, имея возможность сделать все, однако же не делает этого, следовательно простирает свое ограничивающее действие не только на все, что лежит вне eго и потому бесконечно ниже и слабее его, но и на себя само, следовательно, на то, что равно ему. Такое всемогущество очевидно еще выше, и оно-то и есть всемогущество нравственное. Как такое, оно вполне может ограничивать себя, чтобы, рядом с собою предоставлять достаточное место и для самодеятельности вне его. Нравственное всемогущество может быть присуще только личному существу и так как оно в истории проявляется в отношении к человеку, также личному нравственному существу, то из этого взаимоотношения личных существ, хотя бесконечно неравных между собою, и складывается то отношение, которое заключает в себе единственно удовлетворительное объяснение для исторического процесса во всех его элементах и перипетиях, что мы и постараемся теперь объяснить.

Нам нет надобности по существу входить в рассмотрение вопроса о том, обладает ли человек свободою воли, или нет. Это вопрос психологии или философии; для истории его не существует, так как она, признавая человека непременным фактором и содержанием ее, наперед предполагает его как существо свободное, способное располагать своими действиями, а потому и ответственное за них. В таком только смысле история может сохранять свой нравственный характер, и всемирная история может быть всемирным судилищем над делами лиц и народов [2]. Если же и здесь нередко возникает вопрос о свободе воли, то просто по недоразумению, причем или свободу воли смешивают с произволом, понимая под нею безусловно возможность делать все, что вздумается, или даже, и не впадая в подобную крайность, упускают из вида ту истину, что свобода воли человека как ограниченного существа не только не предполагает полного отсутствия ограничивающих условий, а напротив требует их, и есть вообще понятие относительное. Будучи же понятием относительным, она тем самым может сохранять свою относительную независимость рядом с зависимостью в безусловном смысле от безусловного существа. Поясним это наглядным примером. Свободно располагая собою, я сажусь на корабль, который отправляется на запад, в Америку. Будучи на корабле, я конечно уже менее свободен, чем был на суше, потому что ограничен пределами корабля, увлекающего меня именно на запад. Но сама по себе свобода личного самоопределения сохранилась во мне, хотя и в ограниченных условиях моего нового положения, так что я могу располагать собою во всех других отношениях, кроме того, в котором я сам ограничил себя, садясь на корабль. Даже и в условиях этого положения мое самоопределение может доходить до возможности с моей стороны движения как раз противоположного движению самого корабля. На пространстве его длины, в пределах 70 сажен, я могу, двигаясь от носа к корме, совершать движение на восток, когда корабль движется на запад. Хотя конечно, когда я сделаю 70 сажен по направлению к востоку, корабль увлечет меня на несколько верст к западу, тем не менее это нисколько не подрывает моей относительной задачи — достигнуть пункта, лежащего ближе к востоку, чем нос корабля. Больше этого я конечно уже не в состоянии сделать, потому что корабль или та воля, которая управляет им, направляя его на запад, подчинила меня себе в указанных условиях, так что хотя бы я и старался в пределах корабля идти на восток, он непременно будет увлекать меня все далее и дaлее на запад. Но в свою очередь и самая воля, управляющая кораблем, в известных отношениях подчинена другой еще высшей воле, которая увлекает его как раз в обратном направлении. Хотя корабль в представлении капитана и всех пассажиров направляется на запад, однако в действительности он гораздо быстрее в то же время направляется на восток, и, сделав несколько миль на запад, в действительности в это же время дaeт несколько тысяч миль по направлению на восток, — именно потому, что весь земной шар, под влиянием другой высшей силы, движется на восток и вместе с собой конечно увлекает и корабль с его пассажирами, воображающими, что они плывут на запад, хотя корабль в этом высшем астрономическом смысле действительно движется на восток, однако в полном смысле он все-таки направляется в Америку, т. е. на запад, и непременно достигнет своей цели. Весь вопрос здесь в той точке зрения, с которой мы будем смотреть. С земной, географической точки зрения корабль направляется на запад и следовательно вполне свободен в своем движении в поставленной цели; а с высшей, астрономической точки зрения он движется на восток, потому что в этом смысле несвободен и подчинен высшей воле, движущей его вместе с земным шаром на восток. Логически здесь происходит антиномия, коллизия двух движений, совершающихся в одно и то же время в двух противоположных направлениях; но в действительности никакой коллизии, и оба движения вполне совмещаются между собою, так что корабль, в астрономическом смысле увлекаемый на восток, в географическом смысле все-таки приходит к своей цели на запад. Утверждать противное, значило бы впадать в тон знаменитой древнефилософской софистики, по которой быстроногий Ахиллес никогда не догонит черепахи.

Такое же именно недоразумение имеет место и в истории в отношении свободы личности. Свобода ее отрицается некоторыми историками потому, что высшая историческая точка зрения обнаруживает целый ряд таких отношений, в которых человек оказывается несвободным или даже совсем действующим под влиянием необходимости устремясь к одной определенной цели, хотя бы, если взять тот же пример, направляясь на запад, он в действительности увлекается на восток, или, если возьмем более понятный в историческом смысле пример, стараясь совершить какое-нибудь зло, в действительности (как это и оказывалось часто в истории) причиняет добро, как это мы, например, видим в истории Иосифа, которому братья, продавая его измаильским купцам, хотели конечно сделать зло, а между тем в действительности сделали величайшее добро, дав первый толчок к тому ряду событий, который привел к возвышению его на пост первого министра могущественнейшей и богатейшей монархии древнего мира. Если мы будем смотреть на этот факт с высшей точки зрения, то конечно должны будем придти к мысли, что братья в своем злом акте не были свободны: они думали, что причиняют Иосифу зло, между тем как в действительности причиняли ему добро, — и с этой точки зрения личность оказывается несвободною в истории и находящеюся под подавляющим ее влиянием другой высшей силы, направляющей все независимо от воли человеческой. Так именно и смотрят детерминисты в истории. Но смотря с этой одной точки зрения, они тем самым обнаруживают свою односторонность, которая и вводит их в заблуждение. Стоит только взглянуть на тот же факт с другой точки зрения, и результат получится совершенно иной. Если братья в абсолютном смысле и сделали для Иосифа то, чего не хотели, вместо зла причинили добро, то это именно только в абсолютном смысле. В действительности же, если мы возьмем этот факт не в его окончательных результатах, а в непосредственной наличности и именно в его тесном ограничении, то во всяком случае братья достигли своей цели: они хотели причинить Иосифу зло и действительно причинили ему тяжкое зло, которое, как мы естественно можем предположить, надрывало сердце бедному юноше и стоило ему страшных нравственных страданий и целых потоков слез, когда он, безжалостно проданный в рабство, по его убеждению, навсегда оторван был от своего любящего отца, также убивавшегося невыразимым горем отчаяния. И, таким образом, оба воззрения, по-видимому, столь противоположные между собою, так что по одному братья свободны, а по-другому были несвободны в одном и том же действии, оказываются каждое в своей сфере истинным. Эта кажущаяся антиномия объясняется именно тем, что свобода человека понятие вполне относительное и свое полное осуществление находит только в тесном кругу индивидуальной жизни, за пределами которой начинаются ограничения ее, возрастающие постепенно более и более, так что результат ее деятельности, т. е. история, оказывается несвободною. Это соображение необходимо иметь в виду, чтобы ясно понимать исторический процесс и значение в нем личности, и непонимание этой простой истины и приводит к той мысли, будто идея Промысла Божия не примирима с идеей свободы личности.

Между тем, в действительности, она не только вполне примирима, но и раскрывает в истории великую премудрость, Гегель называл «хитростью разума», но которая на самом деле есть Премудрость Божия, примиряющая как бы непримиримое, свободу с необходимостью. В самом деле, если мы взглянем на историю именно с изложенной точки зрения, то увидим, как в ней свободно примиряются эти противоположности и при посредстве целого ряда градаций складываются в дивную картину величественного единства в котором все сохраняет принадлежащее ему значение и место. Взятый в своей личной или индивидуальной обособленности, человек вполне свободен располагать собою во всех отношениях, не выходящих да пределы его естественной ограниченности. Индивидуальная жизнь есть та именно область, в которой человек оказывается наиболее свободным, так как он за исключением ограничений своей и окружающей природы не связан еще никакими другими узами. Но такая индивидуальная жизнь сама по себе ограничена весьма тесным кругом собственной души в ее самозаключенном состоянии. Лишь только личность выходит за пределы этой самозаключенности, она подвергается целому ряду ограничений, делающих ее все мeнеe свободною. Человек вступает в брак, и семейные отношения уже сразу накладывают на него известное ограничение, которое заставляет его отказаться от части своей прежней свободы и пожертвовать ею в пользу своего семейства, заботиться не только о себе, но и о семействе, делать не только то, что он хотел бы по своему личному влечению, но и то, что требуется для удовлетворения нужд семейства. Следующую градацию жизни представляет общество, которое также подвергает личность ограничению, заставляя человека делать не только то, что он хотел бы для себя и для своего семейства, но и то, что требует от него окружающее общество, так что и в пользу его он должен отказаться еще от части своей свободы. Наконец, чтобы не перечислять многих промежуточных градаций, представляющих собою великое разнообразие общественных отношений, дальнейшую градацию представляет государство, которое подвергает личность еще большему ограничению, заставляя ее делать не только то, что она хотела бы для себя, для своего семейства и общества, но и то, что требуется государством; а государство иногда простирает свои требования далее до такой степени, на которой личность может совсем лишиться своей свободы, лишиться возможности делать что-либо для себя, для своего семейства и для общества, так как вся она во всем своем объеме может быть потребована на службу государству и может быть даже принесена ему в жертву, как, например, во время войны. Ясное дело, что этот ряд ограничений сводит свободу личности на полное отрицание ее, ставя ее в такие условия, в которых свобода приносится в жертву необходимости. Пред лицом государства личность есть уже известная единица, вполне подчиненная ему даже до возможности ее уничтожения. Но заключать отсюда, что личность, живущая в государстве, не есть уже свободная, значило бы то же самое, что заключать о корабле, плывущем на запад, но увлекаемом земным шаром на восток, что он не свободен в своем движении и никогда не достигнет своей цели. Но как в приложении к кораблю это заключение оказывается неверным, так неверным оно оказывается и в приложении к личности в ее отношении к государству. Несмотря на указанный ряд ограничений, доводящих в государстве личность до степени возможности ее полного уничтожения, сама по себе личность однако же остается свободной. Все эти ограничения стесняют в действительности лишь проявление свободы, но не самую свободу. Даже пред лицом государства человек не свободен лишь как член его, как гражданин, который как таковой поглощается государством; но будучи гражданином, человек в то же время остается личностью, и как таковой он продолжает быть столь же свободен, как и вне ограничений государства. Эта антиномия находит себе поразительное подтверждение в том известном факте, что один и тот же человек за одно и то же действие, например, убийство, может быть ответствен и неответствен. Когда он совершает убийство в качестве гражданина, т. е. под влиянием веления государства, например, на войне, он неответствен, потому что его воля в данном случае была поглощена волей государства; но если он совершает убийство не как гражданин, а как личность, т. е. при полном распоряжении своею волею, то он ответствен за него и подлежит каре. Очевидно, что здесь мы имеем пред собою новый пример совмещения свободы с необходимостью, причем человек оказывается действующим и свободно, и в силу необходимости, смотря по тому, в каких условиях мы рассматриваем его и с какой точки зрения смотрим на него. Конечно в точности определить, когда человек вполне свободен и в каких условиях и насколько он теряет эту свободу, невозможно, — но самый факт совмещения свободы и необходимости здесь не может подлежать сомнению. И он имеет огромное значение для решения вопроса о свободе личности и ее значении в истории.

Свобода личности в истории с особенною настойчивостью отрицается социологами, которые при этом ссылаются, главным образом, на статистику, показывающую поразительное однообразие в количественном отношении различных социальных фактов — не только таких, как рождение и смерть, но даже и таких, которые, по-видимому, вытекают из полной свободы воли и могли бы совершиться или нет, как, например, брак или преступление. Из этого однообразия в количестве социальных фактов выводят заключение, что очевидно тут действует закон необходимости, совершенно исключающий свободу. Но это заключение, с изложенной нами точки зрения, совершенно неосновательно, и с нее самая статистика получает совершенно иной смысл, вовсе не затрагивающий вопроса о свободе воли как личности. Статистика, с этой точки зрения есть лишь показательница наличного состояния общества или государства, суммы действующих в нем нравственных или социальных сил, степени влияния государства или общества на личность, условий, ограничивающих ее свободу, — одним словом имеет дело с отвлеченными или общими данными, в пределах которых действительно человек не свободен, как социальная или политическая единица, но которые отнюдь не лишают его свободы самоопределения, а следовательно и ответственности как личность. В самом деле, статистика нам показывает, что известное государство или общество ежегодно дает известное количество преступников, и количество это настолько определенно, что правительство имеет возможность заранее определить необходимое число тюрем или исправительных домов, и никогда при нормальном течении жизни число преступников не возрастает и не может возрасти неожиданно настолько, чтобы тюрем оказалось вдвое, например, меньше против потребности, или вдвое больше против потребности, так, чтобы можно было половину их употребить на другие цели, например, на школы. То же самое и с вопросом о браке. Число браков из года в год при нормальном течении жизни повторяется с поразительною правильностью, так что духовенство, извлекающее от их совершения наибольший доход (не определенный притом никакими таксами, а совершенно зависящий от личной щедрости брачующихся), всегда может рассчитывать на определенный доход и заранее составлять свой домашний бюджет, занося цифру этого дохода как вполне обеспеченную [3]. Но ни в том, ни в другом случае статистика не дает никакого основания к отрицанию свободы воли человека: в данных случаях она показывает нам состояние социальных фактов, имеет дело с социальными единицами, которые как таковые, находясь под ограничивающими условиями социального склада, конечно несвободны и живут в области необходимости; но эти социальные единицы не есть личности, а именно отвлеченные числа; личная же жизнь человека статистикой совершенно не затрагивается и остается ей недоступной. Поэтому то статистика ограничивается именно общими числами, не входя в рассмотрение частностей, и это совершенно понятно, потому что в этих частностях, т. е. в личностях она встречается с не подлежащим никакой регламентации фактом личной свободы воли. Так, наперед предсказывая, что общество даст в наступившем году столько-то преступников, статистика только и ограничивается: этим общим числом, но никогда и ни в каком случае не в состоянии указать, что же будут эти преступники как личности, будут ли этими преступниками Иван, Василий или Петр. Такое предсказание для нее решительно недоступно, и именно потому, что здесь она встречается: уже не с социальными фактами, а с живою личностью, свободно располагающею своими действиями. Из двух личностей, находящихся совершенно в одинаковых внешних условиях, одна может совершить преступление, а другая остаться невинною, и чтобы понять этот факт, необходимо заглянуть в душу этих личностей, что совершенно недоступно статистике, и только душа их и скажет, почему произошла такая разница между ними. На этом именно основывается отношение суда к преступникам. Как социальные единицы, т. е. безличные особи, оба преступника одинаково жертвы социального недуга и поэтому неответственны за свои преступления. Но суд не ограничивается подобным безличным обсуждением факта: он подвергает обсуждению эти единицы как личности, заглядывает им в душу, оценивает те побуждения, которыми родились они в совершении преступления, и тогда уже произносит свой справедливый приговор, по которому один преступник будет осужден, а другой быть оправдан, потому что последний действительно может быть до известной степени жертвой социального недуга, а другой вполне действовал как свободная личность, следовательно, как личность, взявшая на себя всю ответственность за совершенный акт. Но даже и оправдательный приговор в сущности не есть безусловно справедливый, если только он имел дело с самосознающею личностью, а не с каким-либо болезненным автоматом. Социальная среда может смягчить виновность, но не изгладить ее, и оправданный в таком случае субъект есть ходячая опасность для общества, потенция для повторения того жe преступления. Таким образом, статистика нисколько не доказывает отсутствия свободы воли в личности, которая и есть фактор исторического развития, а доказывает только отсутствие свободы воли в социальных фактах, которые по самому существу не могут быть свободными как неличности. Статистика в своей области устанавливает лишь тот несомненный факт, что в социaльной жизни происходит поразительное сочетание свободы с необходимостью, опять та премудрость, которая есть премудрость Божия, умеющая совмещать свободу воли с законами необходимости, а вследствие этого направлять все к определенной цели, не посягая на свободу или самоопределение личности. Такое совмещение свободы с необходимостью и есть высшая гарантия правильности социальной или государственной жизни. Не будь этого совмещения, никакое правительство не в состоянии было бы разумно управлять известным государством: свободные личности не поддавались бы никакой регламентации и разрушали бы всякие попытки на предусмотрение. Но благодаря этому мудрому совмещению, правительство, предоставляя личности свободу самоопределения как личности, может подводить социальные факты под определенные категории, имеет в своем распоряжении твердые цифры, выражающие собою движение жизненных сил в государственном организме, наперед знает, сколько этот организм произведет добра и зла, какой даст доход и сколько потребует расхода, и пользуясь этими данными, может спокойно направлять корабль государства к предназначенной ему цели, хотя бы эта цель и не всегда совпадала с частными целями отдельно взятых личностей [4].

Если такое примирение между свободой и необходимостью возможно уже в естественных отношениях между личностью и государством, между единичной волей и волей коллективной, то тем более оно мыслимо в высшем порядке, в отношениях между личностями и Промыслом, и с указанной точки зрения рука Промысла, направляя человечество к предназначенной ему цели, нисколько не становится в противоречие с частными целями отельных личностей, и не только индивидуальных, но и коллективных. Что касается индивидуальных личностей, то это отношение понятно само собою из того, что Промысл действует как нравственная, самоограничивающая сила, следовательно попускающая свободе личного человека проявляется в полном самоопределении, даже до противления Промыслу и полного его отрицания, как это и показывают часто встречающиеся факты личностей, дерзко и безнаказанно выступающих с отрицанием Бога и всякого нравственного мироправления. Но уже гораздо больше и заметнее подчинены закону всемогущества коллективные личности, как народы, из которых каждый имеет свою отличительную волю, направляющуюся к определенной цели, отличной от целей других народов и находящей в них ограничение. Каждый отдельный народ или государство, господствуя над волями своих членов, в то же время в своей коллективной воле подчиняется высшей воле других государств, на чем и основывается закон международной политики. В своих стремлениях каждый народ должен сообразоваться не только с тем, чего он хочет сам, но и с тем, чего хотят другие народы, которые тем самым ограничивают его, и, так сказать, подчиняют своей высшей воле, хотя это и не подрывает принципа рационального самоопределения. Если же народы подчиняются высшей, так сказать, всечеловеческой воле без отречения от своей национальности в естественных международных отношениях, то тем более это отношение мыслимо между народами и Промыслом. Насколько народы более подчинены всеуправляющей воле Промысла, ясно показывает тот факт, что национальная воля не в состоянии доходит до отрицания Промысла, и история не знает народа, который бы как народ отрицал существование Бога или высшего нравственного мироправления, хотя и может заблуждаться в понимании его [5]. Наконец все человечество уже вполне подчинено воле Промысла, так что его воля совпадает с волей Бога, откуда вышло известное заблуждение, приведшее к боготворению человечества [6].

Из изложенного, таким образом, видно, какую чудесную цепь взимосоподчиняющихся целей представляет собою человечество в его различных подразделениях — от личности до целого его организма. Каждая из его частей живет по своим особым законам, причем, начиная от личности, совершается постепенное ограничение свободы воли, пока она во всем человечестве не совпадает с волей Божества. Но это ограничение совершается именно по предустановленному порядку Промысла, и в нем-то именно и проявляется высшая премудрость Промышления, чудесно примиряющая частные интересы с общими и все направляющая к одной высшей цели, которая есть высшее благо для всех. С такой точки зрения удобно разъясняется и трудность, представляемая вопросом о предопределении. Бог предопределил спасти человечество чрез Сына Своего Единородного, и эта цель вполне достигается в отношении к человечеству как к целому. Но предопределение не обнимает всех личностей, как индивидуальных или коллективных волей, которые как такие могли принять и не принять дар искупления, и так как многие из них по своей свободной воле действительно не приняли его и возможность этого предусмотрена божественною мудростью, то и явился факт необходимости осуждения многих, предопределенных к осуждению, вследствие именно предусмотрения божественной мудрости [7].

 

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА:

[1]. См. «Вера и Разум», № 17, 1891 г., стр. 309 в статье иеромонаха Григория «Сочинение бл. Августина о Граде Божием». Статья это вообще изобилует крупными ошибками и опрометчивыми суждениями. См., например, стр 316, 317-319, где понятие высшего блага смешивается с понятием относительного блага, на каковом смешении построена неосновательная критика воззрений бл. Августина.

[2]. Согласно известному изречению: Die Weltgeschichte ist das Weltgericht.

[3]. Одно почтенное духовное лицо (законоучитель одной из гимназий в Санкт-Петербурге) сообщило нам любопытный в этом отношении факт из своей практики. Состоя при безприходной церкви в столице и следовательно вполне зависящей в своих богомольцах от случайных условий, отец законоучитель тем не менее вполне выяснил себе свой доход от этих богомольцев не только в общей сумме, но даже и в частностях, так что заранее может с полнейшей точностью определять те или другие статьи своего дохода. Например, он вполне уверен, что за освящение куличей и пасох в первый день Пасхт он получит непременно 14 р. с коп., и заранее распределяет этот мелкий доход в качестве праздничных наград разным слугам по дому и по заведению, и действительность с поразительной точностью оправдывает его расчет: куличи дают ему непременно 14 р. с коп. – ни более ни менее из года в год…

[4]. Этот закон соотношения свободы с необходимостью служит единственной гарантией правильности всех общественных предприятий, не опирающихся на принудительность. Благодаря ему торговец в состоянии рассчитывать на известный оборот в торговле, железные дороги – на известное количество пассажиров, редакции газет – на известное число читателей, почтамт – на известное число писем и посылок, и так далее. Не будь этого соотношения, невозможно было бы никакое правильное ведение общественного дела.

[5]. Язычество, например, не есть отрицание Бога, а лишь неправильный взгляд на Него. Отвержение евреями Христа также есть не отрицание воли Бога, а непонимание ее («не ведятъ бо, что творятъ…»).

[6]. Известный «Культ человечества» в системе Огюста Конта.

[7]. Непонимание такого отношения между Промыслом и человечеством часто приводит к неправильному толкованию самого смысла предопределения, будто бы совершенно исключающего идею свободного содействия человека в деле спасения. Этого недостатка не избегла и прекрасная вообще статья князя Трубецкого в журнале «Вопросы философии и психологии» (Кн.10) под заглавием: «Философия христианской теократии в V веке», см., например, стр. 142, 143, где излагается учение бл. Августина о предопределении. На истинное разумение идеи предопределения могла бы навесть автора и сделанная им выдержка из бл. Августина, где говорится, что Бог предвидел (т. е. предопределил) не дела наши, имеющие предшествовать, а будущие свои дела»; т. е. Он предопределил конечные цели, а не свободу отдельных личностей, подобно тому как социальная статистика предопределяет известное количество преступников, но не лично каждого из них. Что бл. Августин не отрицает свободы воли человека, это доказывается многими местами его творений. См., например, О Граде Божием V, 9 и 10. Если же и встречаются по местам выражения, как бы противоречащие этому, то при рассмотрении их не нужно упускать из вида основного правила, по которому при рассмотрении древних систем, в виду невыработанности в них строгой философской терминологии, нужно обращать внимание не только на то, что действительно говорит древний автор, но и главным образом на то, что он хочет сказать.


 «Мои конспекты: История церкви, патрология, богословие...»