Иосиф Флавий
Иудейские древности
книга вторая[1]
Глава первая
1. После смерти Исака сыновья его не остались жить на прежде
занятых местах[2], но поделили
владения между собою таким образом, что Исав предоставил брату
своему город Хеброн, сам поселился на жительство в Сайре и стал
править Идумеею, как он назвал ту страну по своему имени[3]; он ведь носил прозвище Эдома, которое
получил по следующей причине: будучи еще мальчиком, он однажды
вернулся домой с охоты усталый и голодный, и тут он встретил
брата, который только что сварил себе к завтраку совершенно красную
и потому еще более привлекательную чечевичную похлебку. Тогда
Исав попросил брата дать ему отведать от нее, а Иаков, хитро
воспользовавшись голодом брата, предложил ему взамен этого блюда
отказаться от права перворождения. Исав действительно клятвенно
отказался от этих прав, побуждаемый к тому сильным голодом. Будучи
поэтому вследствие красного цвета того кушанья в шутку прозван
сверстниками своими Эдомом (этим словом евреи означают красный
цвет)[4], он дал это имя
и стране, тогда как греки назвали ее более благозвучным именем
— Идумеею.
2. Исав был отцом пятерых сыновей, из которых Иаус, Иеглом и
Корей происходили от жены его Оливамы, остальные же — Елифаз
от Ады, а Рагуил от Васемафы. То были сыновья Исава. У Елифаза
родилось пять законных сыновей: Феман, Оман, Софар, Гофам и Кенез;
Амалек же был незаконным, так как происходил от наложницы именем
Фамнаи. Они населяли ту часть Идумеи, которая носит название
Говолиты, и Амелекиту[5], получившую имя свое от Амалека. С течением времени расширившаяся
Идумея сохранила общее свое название, тогда как отдельные части
ее стали именоваться по древнейшим своим обитателям[6].
Глава вторая
1. Иакову выпало на долю такое великое благополучие, которое
не часто достается другим людям. Он не только превосходил своим
богатством остальных жителей страны, но он прославился также
и был предметом зависти за прекрасные качества сыновей своих,
так как у них не было недостатка ни в чем, и к тому же они обладали
особенными способностями к различного рода работам, легко переносили
всякие невзгоды и отличались выдающимися умственными дарованиями.
Господь Бог так заботился о нем и старался о его благополучии,
что обратил даже кажущиеся бедствия Иакова в обильные блага и
сделал его и его потомков причиною выхода наших предков из Египта.
Произошло это следующим образом: Иаков любил предпочтительно
пред всеми остальными сыновьями своими Иосифа, которого родила
ему Рахиль и который отличался особенно красотою телесною и душевною
добродетелью (выдаваясь также умом). Однако в братьях возбудила
зависть и недоброжелательство, с одной стороны, любовь к нему
отца, а с другой — то обстоятельство, что он сообщал отцу и им
о тех прекрасных, предвещавших ему великую будущность сновидениях,
которые он имел. Ведь люди, и даже наиболее близкие, обыкновенно
завидуют нашему счастью. Сны, которые видел Иосиф, были такого
рода.
2. Когда он во время жатвы был вместе с братьями послан отцом
для сбора плодов, ему приснился сон, значительно отличавшийся
от прежних обычных его сновидений. По пробуждении своем Иосиф
рассказал этот сон своим братьям, чтобы те объяснили его ему,
а содержание его было следующее: с наступлением ночи ему представилось,
что его сноп остался неподвижен на том месте, на которое он его
поставил, их же снопы приблизились к нему и поклонились ему,
как рабы пред господами. Так как братья поняли, что этот сон
предвещает Иосифу будущую силу, могущество и власть над ними,
то они не объяснили Иосифу ничего этого, как будто они не поняли
сна, но искренно пожелали, чтобы не случилось ничего, что предвещало
им это сновидение; они стали с этих пор еще недружелюбнее относиться
к брату.
3. В воздаяние за их завистливое отношение к Иосифу Господь
Бог послал ему сон еще более удивительный, чем предшествующий.
Иосифу показалось, что солнце вместе с луною и прочими планетами
сошли на землю и преклонились перед ним. Не подозревая никакой
гнусности со стороны братьев, Иосиф в присутствии их сообщил
об этом сновидении отцу своему, прося последнего истолковать
ему значение этого сна. Отец остался доволен этим видением: так
как он понял смысл сновидения и вполне умно и правильно постиг
его, то он возрадовался великому предвещанному сыну счастью.
Поэтому он сказал сыну, что сон предвещает счастье, что придет
время, когда по воле Господа Бога Иосиф будет предметом почитания
со стороны родителей и братьев и удостоится их поклонения; при
этом он сравнил луну и солнце с матерью и отцом, из которых первая
все заставляет расти и питает, второе же дарует всему форму и
силу, а братьев со звездами, потому что последних было так же,
как и звезд, одиннадцать, которые получают силу свою от солнца
и луны[7].
4. Такое истолкование сна со стороны Иакова было вполне правильно.
Между тем это предвещание крайне огорчило братьев Иосифа, и они
стали относиться к этому так, как будто предсказанные в сновидении
блага достанутся какому-нибудь постороннему, совершенно чужому
для них человеку, а не родному брату, с которым, ввиду общего
их с ним происхождения, им пришлось бы делиться и будущим его
благополучием. И вот они даже решили погубить юношу. Сговорившись
относительно этого намерения, они отправились по окончании жатвы
в Сихем (ввиду того что эта местность очень удобна и пригодна
для скотоводства) и стали там пасти скот, не предварив, однако,
отца о своем прибытии туда. Так как Иаков ничего об этом не знал
и от сыновей к нему не был прислан никто из пастухов, который
был бы в состоянии объяснить ему о них точные сведения, то он
сильно стал беспокоиться и волноваться о них и поэтому послал
Иосифа к стадам, чтобы он узнал о братьях своих и сообщил ему,
как они поживают[8].
Глава третья
1. Когда же братья увидели Иосифа, то обрадовались, впрочем,
не прибытию родственника и посланца от отца, но приходу врага
своего, которого Сам божественный Промысел отдал в их руки. И
вот, не желая упускать столь удачно представившийся им случай,
они собрались [тотчас же] убить Иосифа. Видя это намерение братьев,
старший из них, Рувил[9], стал пытаться удержать их от этого поступка,
причем указал на всю преступность и гнусность такого деяния,
говоря, что если в глазах Предвечного и людей убийство совершенно
постороннего человека является позорным, то гораздо большим преступлением
явится братоубийство. Вместе с братом это преступление простирается
также на отца и на мать, которые подвергнутся незаслуженному
горю при потере сына, да еще притом неестественною смертью. Итак,
если Они постыдятся причинить это горе родителям и в то же время
подумают о себе, что бы они почувствовали, если бы у них самих
умер младший, и притом хороший сын, то пусть, убеждал он их,
они воздержатся от своего преступного намерения и побоятся Господа
Бога, который, видев все это и быв свидетелем их коварного замысла
против брата, простит их, если они откажутся от приведения его
в исполнение, раскаются и будут держаться лучшего образа мыслей.
Если же они все-таки совершат это преступление, то Господь Бог
не пощадит средств к отмщению им за братоубийство, Он, которого
вездесущее Провидение, не остающееся без ведома ни о том, что
случается в пустынном месте, ни о совершаемом в [многолюдных]
городах, они оскорбят; ибо где бы ни находился человек, там следует
предполагать и присутствие Господа Бога. Также и собственная
совесть, говорил он, будет мучить их за совершенное преступление,
совесть, голоса которой, будь она чиста или такова, как у них
по убиении родного брата, невозможно избежать. К этим словам
своим он прибавил еще, как несправедливо убивать брата, даже
в чем-нибудь провинившегося, и как прекрасно не поминать лихом
родственника, даже если он в чем-нибудь согрешил. Между тем они
собираются загубить Иосифа, который не провинился ни в чем относительно
их и который по юности своей скорее нуждается в нашей защите,
милосердии и попечении. Кроме того, и самый повод к убиению его
усугубляет гнусность их намерения, так как они решили лишить
его жизни из зависти к будущему счастью его, тогда как они по
праву могли бы сделаться участниками этих благ: ведь они не чужие
ему, но близкие родные. На все, что Господь Бог дарует Иосифу,
им следовало бы смотреть, как на дарованное и им самим; поэтому-то,
следовательно, они могут быть убеждены и в том, что гнев Господен
будет ужаснее, если они убьют человека, которого сам Предвечный
счел достойным столь великих будущих благ, и если они тем самым
отнимут у Господа Бога того, которого Господь собрался одарить
такими милостями[10].
2. Такими и еще более настоятельными просьбами Рувил пытался
удержать их от братоубийства. Когда же он убедился, что от его
слов они нисколько не смягчаются, но даже еще более спешат избавиться
от Иосифа, то он стал уговаривать их как-нибудь облегчить ему
самый способ смерти. Конечно, было бы лучше, говорил он, если
бы послушались его первоначальных убеждений; раз они непременно
настаивают на необходимости во что бы то ни стало убить брата,
то они, по крайней мере, не навлекут на себя столь тяжкой вины,
если послушаются теперь его совета: таким образом они хотя и
достигнут своей цели, но все-таки более легким способом. Именно
он стал упрашивать их лично не налагать рук на брата своего,
но бросить последнего в близлежащую цистерну и дать ему там умереть:
таким образом они, по крайней мере, выгадают то, что не запятнают
рук своих его кровью. Получив на это согласие братьев, Рувил
взял Иосифа и на канате осторожно спустил в цистерну, в которой,
кстати, не было воды. Сделав это, он удалился, чтобы пойти искать
удобных пастбищ.
3. Между тем Иуда, также один из сыновей Иакова, увидел арабских
купцов из племени измаильского, которые везли пряности и другие
сирийские товары в Египет из Галаада, и дал, ввиду отсутствия
Рувила, братьям совет — вытащить [из цистерны] Иосифа и продать
его арабам, потому что таким образом Иосиф умрет на чужбине среди
иностранцев, а они сами не запятнают рук своих его кровью[11].
И так как предложение это им понравилось, то они извлекли Иосифа
из цистерны и отдали его купцам за двадцать серебреников[12]. Иосифу было тогда семнадцать лет. Рувил
же ночью пошел к цистерне, имея в виду тайком от братьев спасти
Иосифа. Когда же Рувил на зов свой не получил ответа, то очень
испугался, что братья убили мальчика после его ухода, и стал
осыпать их упреками. Когда же те рассказали ему все дело, Рувил
несколько успокоился.
4. После того как братья поступили таким образом с Иосифом,
они стали советоваться между собою, что им делать, чтобы отвратить
от себя подозрение отца. И вот они решили разорвать и забрызгать
кровью козла одежду, в которой явился к ним Иосиф и которую они
сняли с него, когда спустили его в цистерну, отнести ее к отцу
и сказать, что Иосифа, вероятно, разорвали дикие звери. Решив
это, они явились к старцу, который между тем уже получил известие
о несчастии, приключившемся с сыном[13], и сказали, что не видали Иосифа и не знают, какая
беда постигла его, что они нашли эту забрызганную кровью и разодранную
одежду его, откуда у них возникает подозрение, что он погиб от
лютых зверей, если только он в ней был послан из дому. Иаков,
который до тех пор питал еще слабую надежду, что, быть может,
Иосиф попался кому-нибудь в руки и уведен в рабство, потерял
теперь и ее, когда убедился, что одежда (в ней он узнал именно
ту, в которой послал сына своего к братьям) служит непреложным
знаком его смерти, и стал с тех пор оплакивать юношу, как безусловно
умершего. И он печалился о нем, как будто то был его единственный
сын и как будто он лишился всякого другого утешения, полагая,
что Иосиф был разорван дикими зверьми раньше прихода своего к
братьям. И вот он облекся в мешок и был так удручен печалью,
что сыновья никак не были в состоянии утешить его, и не прекращал,
несмотря на полное истощение от трудов, постоянного изъявления
своего глубокого горя[14].
Глава четвертая
1. Иосифа купил у купцов[15] Петефрес, египтянин, один из заведующих кухнею фараона[16].
Он относился к Иосифу с полной предупредительностью, стал обучать
его разным вещам, как будто бы тот был человеком свободным, и
велел кормить его гораздо лучше, чем подобало рабу. Наконец он
сделал его заведующим всем его домом.
Иосиф пользовался всеми этими преимуществами, но не отступал,
несмотря на этот поворот к лучшему в его судьбе, от обычной своей
добродетели и даже доказал, что рассудительность вполне может
померяться со всеми превратностями жизни, если обладаешь ею в
чистом виде, а не сообразуешь ее только со случайно удачно сложившимися
обстоятельствами.
2. Дело в том, что когда жена его господина, влюбившаяся в него
за его красоту и ловкость, с которой он исполнял все даваемые
поручения, и полагавшая, что, если она сообщит ему об этом, легко
убедит его сблизиться с нею и что он даже сочтет такое желание
со стороны своей госпожи за счастье (она имела в виду только
его положение раба, но не сообразила, что Иосиф, несмотря на
перемену своего общественного положения, не изменил своих взглядов
на вещи), открыла ему свою страсть и стала уговаривать его сойтись
с нею, то он решительно отверг это ее вожделение: он считал непозволительным
согласиться на такое ее предложение, исполнение которого навлекло
бы на господина, его купившего и удостоившего его таких милостей,
позор и было бы по отношению к нему преступлением. Вместе с тем
он стал убеждать ее обуздать свою страсть и ответил ей решительным
отказом когда-нибудь согласиться на ее желание, будучи уверен,
что, лишив ее надежды на это, будет оставлен ею в покое. Сам
он, продолжал Иосиф, готов скорее решиться на все, что угодно,
чем послушаться ее в этом деле. Хотя он, как раб, и обязан ни
в чем не противиться госпоже своей, тем не менее его неповиновение
в таком случае, как этот, может иметь свое оправдание. Между
тем она, не предвидевшая сопротивления со стороны Иосифа, еще
более возгорелась страстью к нему и, охваченная вполне этой страстью,
решилась вторично попытаться склонить его.
3. А именно, когда вскоре случайно пришелся общественный праздник,
на который был открыт доступ и женщинам, она притворилась перед
мужем больной, желая остаться одной дома и тем иметь возможность
[еще раз] обратиться со своею просьбою к Иосифу. Когда же ей
представился этот случай, то она стала умолять Иосифа еще неотступнее
и льстить ему, говоря, что он поступил хорошо, что отказал ей
в первой просьбе, из уважения к ней, но что она не в состоянии
долее выдерживать этих мук, страдая от которых она, невзирая
на то, что она его госпожа, забыла о его непочтении к ней, и
чтобы он теперь был благоразумнее и исправил то, что он раньше
совершил по неведению. Ибо если он ожидает вторичного приглашения,
то вот оно, и притом более настоятельное [чем прежнее]: ведь
она притворилась больною и предпочла многолюдному празднеству
сближение с ним; если же ее первые убеждения по недоверию остались
тщетными, то он не должен видеть преступления в том, что она
все-таки стоит на своем. Ему следует подумать о выгодности своего
теперешнего положения и какими он уже теперь пользуется преимуществами,
и о том, что эти преимущества еще значительно увеличатся, если
он любовно сойдется с нею; если же он откажет ей в просьбе и
если предпочтет свою мнимую скромность исполнению желания госпожи
своей, то она обещала ему со своей стороны ненависть и месть:
ему не поможет тогда ничто, потому что она сама взведет на него
перед мужем, хотя бы и лживое, обвинение. Петефрес же, конечно,
скорее поверит ее словам, чем его, хотя бы ее речи и были в значительной
степени далеки от истины.
4. Несмотря на эти слова и на слезы ее, Иосифа, однако, не побудили
к необдуманности ни жалость к ней, ни страх [за будущее], и он
противостоял ее мольбам и не склонился на угрозы, не боясь будущих
незаслуженных страданий; напротив, он предпочитал скорее испытывать
еще большие неприятности, чем вкусить теперь от удовольствия,
за пользование которым, как он сам прекрасно сознавал, ему пришлось
бы совершенно справедливо погибнуть. Поэтому он стал напоминать
ей, что она ведь женщина замужняя, живущая со своим мужем, и
что поэтому ей следует скорее пользоваться этими правами, чем
случайным удовлетворением вспыхнувшей страсти; при этом он указал
ей еще на то, что при недозволенном сожитии за раскаянием последует
у нее душевное терзание, и притом не в том смысле, чтобы искупить
свое падение, а от ужасной мысли, что оно откроется и при стараниях
всячески скрыть его, тогда как совместная жизнь с мужем является
непредставляющею ни одной подобной опасности. Кроме того, Иосиф
особенно выставил на вид преимущество чистой совести как пред
Господом Богом, так и пред людьми, как она (т. е. жена Петефреса),
оставаясь чистою, будет находить его еще более покорным слугою
и сможет еще более применять к нему свою господскую власть, чем
когда ее будет мучить стыд за совместно совершенный проступок.
Лучше полагаться на свой открытый и безупречный образ жизни,
чем на тайный разврат.
5. Такими и еще многими другими подобными речами, Иосиф пытался
сдержать порыв женщины и направить ее мысли на правильный путь.
Однако та еще более возго-рела преступною страстью и, охватив
его руками, хотела насильно заставить повиноваться ей. Когда
же Иосиф в негодовании вырвался от нее и, выскочив из ее комнаты,
оставил при этом в ее руках свой плащ, то она, испугавшись, как
бы Иосиф не рассказал всего ее мужу, и чувствуя себя тяжко уязвленной
в своем самолюбии, немедленно решила оклеветать Иосифа пред Петефресом
и таким образом отомстить ему; при этом она сочла единственно
разумным и соответствующим ей, как женщине, предупредить жалобу
Иосифа и первой взвести на него обвинение. Поэтому она села,
приняв расстроенный и подавленный вид, заменив гнев свой за неудавшееся
утоление страсти притворною печалью, якобы над попыткою изнасиловать
ее. Когда же вернулся ее муж и, пораженный ее видом, спросил,
что случилось, то она начала обвинять Иосифа, говоря: «Ты, супруг
мой, недостоин дольше оставаться в живых, если не накажешь гнусного
раба своего, который осмелился совершить попытку осквернить ложе
твое; он совершенно забыл, в каком виде он был принят в дом наш,
какими знаками милости ты осыпал его, но в гнусной неблагодарности
за все это к нам он задумал посягнуть на твои супружеские права,
и все это во время праздника, воспользовавшись для того твоим
отсутствием. Если он и казался раньше скромным, то он притворялся
таким только из страха перед тобой, а не потому, что был таковым
по природе. Таким, конечно, сделали его твои милости и надежда
добиться еще более почетного положения, как и можно было ожидать
от человека, которому удалось добиться доверия во всех твоих
делах, прибрать в свои руки все управление домом и стать выше
всех остальных, более старых слуг в доме, и который счел себя
теперь вправе посягнуть даже и на жену твою». При этих словах
она показала мужу и плащ, который Иосиф, при попытке изнасиловать
ее, якобы оставил тут[17]. Петефрес, при виде всего этого и слез
жены, нисколько не сомневаясь в ее словах и не подумав, при своей
безграничной любви к ней, даже о необходимости исследовать все
дело и выяснить истину, похвалил жену свою за добродетель, распорядился
заключить Иосифа, которого считал гнусным преступником, в тюрьму
и почувствовал к жене своей еще большее расположение, восхваляя
ее порядочность и благонравие[18].
[1] Во второй книге
Иосиф Флавий редко отходит от сюжетной линии Ветхого Завета,
хотя в интересных для него местах делает пространные художественные
экскурсы. Расселение сыновей Исава в Каменистой Аравии не совпадает
с данными Евсевия и других авторов. Подробный рассказ об Иосифе
Прекрасном, в сравнении с библейским, имеет некоторые сюжетные
перестановки. Иосиф не скрывает своих симпатий к личности старшего
из братьев Иосифа Прекрасного — Рувила. Жизнеописание Моисея, предложенное Иосифом Флавием,
заметно отличается от библейского. Здесь есть и отсутствующие
в Ветхом Завете предсказания о судьбе Моисея, которые были сделаны
еще до его рождения, и подробные сведения о его родителях. Рассказы
об эфиопском походе Моисея, о зависти к нему египтян, о вынужденном
его появлении в Троглодите, о приключении с дочерьми Рагуила
и дружбе с ним — все это напоминает популярные сказочные сюжеты.
[2] По кн. Бытие
(36:3—6), расселение братьев Исава и Иакова вызвано
естественными причинами: совместная территория их «странствования»
не могла прокормить их стада.
[3] Идумея (др.-евр.
Эдом) — древняя страна, расположенная на пустынном плоскогорье
к югу от Палестины между Мертвым морем и заливом Акаба. Названа
по обитавшим здесь во II тысячелетии до н. э. племенам эдомитян,
объединившимся с конца II тысячелетия до и. э. в государство.
Местные цари находились в зависимости от израильских племен,
в VII в. до н. э. попали в зависимость от Ассирии, а затем —
от Ново-Вавилонского царства. Войска эдомитов были в составе
вавилонской армии при взятии и разрушении Иерусалима. Входила
в состав набатейского государства. В конце II в. до н. э. завоевана
Маккавеями, население было обращено в иудаизм. В 63 г. до н.
э. покорена Римом; из эдомитян происходил царь Ирод. В 106 г.
значительная часть Идумеи вошла в состав римской провинции Аравия.
[4] На этот счет
есть и другая версия: Исав родился с красной кожей (см. Быт.
25:25).
[5] Обе
эти местности входили в состав т. наз. Каменистой Аравии. Ср.
ниже: IX, 9,
1 и III, 2, 1. Полагают, что Говолита (от др.-евр. «Габал») была
только в пределах эдомских гор, т. е. на хребте Сеире. (Перев.)
[6] Ср. Быт.: 36:1—12.
[7] В Быт. 37:10,
напротив, сказано, что Иаков был очень недоволен сновидениями
сына и даже прикрикнул на него в негодовании при мысли о возможности
поклонения родителей сыну. (Перев.)
[8] Ср.: Быт. 37:1—18.
[9] Рувил (др.-евр.
Реубен), в славянской Библии — Рувим. Это старший сын Иакова
от Лии. Занимательный сюжет в кн. Бытие (30:14—27)
начинается с находки им «мандрагоровых яблок», принесенных матери.
[10] В кн. Бытие
(37:20—22) далеко не так пространно, как здесь,
передано сказанное Рувилом, но сохранена основная идея его убеждения
о судьбе брата (ср. Быт. 42:22). Пространность рассказа Иосифа
Флавия в известной мере объясняется тем, что Рувил пользовался
его особой симпатией. Кстати, и в последующей, внебиблейской,
истории сюжета о Иосифе Прекрасном уделено достаточное внимание
благородному поступку его старшего брата.
[11] Из кн. Бытие
(37:28) известно, что Иосиф был продан братьями мадиамским купцам.
Мадиакитяне — пастушеский семитский народ II тысячелетия до н.
э. на северо-западе Аравии в р-не Акабского залива
и Синайского п-ова. Они родственны израильтянам.
В конце II тысячелетия до н. э. совершали опустошительные набеги
на Палестину, были разгромлены израильским вождем Гидеоном. В
I тысячелетии ассимилировались с набатеями.
[12] Серебреник,
сребреник — монета, обыкновенно принимаемая за один сикл. Сикл
(др.-евр. шекель) — мера веса вавилонского происхождения — 8,4
г. Изобретение монеты как средства платежа относится к VII в.
до н. э., и нельзя принимать всерьез сообщения о монетах времен
Авраама, Иосифа, Давида. В те эпохи основным средством платежа
было серебро в слитках или по весу. В Септуагинте др.-евр. шекель
большей частью переводят словом «сребреник».
[13] По преданию,
Иаков не поверил трагической вести. У него вызвало подозрение
отсутствие следов когтей дикого зверя на окровавленных одеждах.
Он приказал сыновьям изловить этого зверя. В сети братьев попался
волк, который пред Иаковом заговорил вдруг человеческим голосом
о своей безвинности. Он сказал, что до поимки сам искал свое
пропавшее дитя. Иаков отпустил волка на волю. Есть рассказ и
о том, что Иаков, не проверяя сыновей, отлично понял все происшедшее.
[14] Ср.: Быт.
37:16—21.
[15] В предании
много любопытного о путешествии Иосифа из северо-западной Аравии
в Египет. Рассказывается, каким страданиям и истязаниям подвергся
изнеженный юноша в пути. Минуя Вифлеем, он с громкими рыданиями
бросился на могилу своей матери Рахили, горько жалуясь ей на
печальную судьбу свою. Из могилы раздался голос; «Сын мой! Несчастия
и страдания твои я вижу, но уповай на Всевышнего, он защитит
тебя и направит все к лучшему, поэтому безбоязненно продолжай
свой путь». И когда один из купцов грубо оттолкнул Иосифа от
могилы, то Бог смилостивился над ним и послал внезапно страшную
бурю, грозившую каравану гибелью. Буря столь же внезапно прекратилась,
а купцы стали обходиться с юношей с тех пор гораздо человечнее
и т. д. (Перев.)
[16] Петефрес
(в славянском переводе «Потифар», по др.-егип. P-ede-p-ra —
«Тот, кого породил Бог Ра»). По кн. Бытие (39:1), он начальник
телохранителей,
а не «один из заведующих кухнею фараона». Правда, в обязанности
телохранителей фараона входил и убой скота для царской кухни.
[17] По писаным
законам «библейских стран», в подобных случаях мужчина признавался
виновным, если происшедшее имело место за пределами селения.
Если же это случалось в доме мужа, виновной признавалась только
жена, если она громко не кричала о посягательстве на ее честь.
Этим, очевидно, и объясняется поведение супруги Потифара — она
криком призвала слуг, заимев, как вещественное доказательство,
плащ Иосифа.
[18] Ср.: Быт.
37:36; 39:1—20.
|