И. П. Реверсов.

Апологеты. Защитники Христианства.

Афинагора Афинянина философа христианского прошение о христианах

«Марку Аврелию Антонину и Люцию Аврелию Коммоду.

Великие государи! В вашей империи народы держатся разных обычаев и законов, и никому из них не возбраняется законом и страхом наказания следовать отечественным постановлениям, как бы ни были они смешны. Только нам, называющимся христианами, вы не оказываете вашего внимания, и даже позволяете гнать, притеснять и мучить нас, и все это за одно имя, которое вооружает против нас толпу (гл. 1).

Конечно, если кто обличит нас в великом или малом преступлении, мы не просим избавить нас от наказания, но признаем справедливым нести наказание, как бы ни было оно сильно и жестоко. Но если обвинение основывается на одном имени, то долг ваш, величайшие, человеколюбивые и мудрейшие государи, законом оградить нас от обид. Имя само по себе не считается ни хорошим, ни худым, а оказывается дурным или добрым по худым или добрым делам, которые подразумеваются под ним (гл. 2).

Нас обвиняют [1] в трех преступлениях: в безбожии, в ядении человеческого мяса, подобно Тиесту, в гнусных кровосмешениях Эдиповских (гл. 3).

Буду отвечать на каждое из обвинений. Что касается обвинения в безбожии, напрасно на нас возводимого, то наше учение признает единого Бога, творца этой вселенной, Который Сам не сотворен, ибо сущее не получает бытие, а только не сущее, — но все сотворил» (гл. 4).

Несправедливость обвинения христиан в безбожии, при содержании ими такого учения, Афинагор доказывает многочисленными доводами.

Во-первых, он указывает на то, что многие поэты и философы, как Эфрипид, Софокл, Филолай, Лисий, Опсим, Платон и Аристотель, также учили о едином Боге и не казались безбожниками (гл. 5-6).

«Итак, — говорит Афинагор, — если все вникавшие в начало вселенной, хотя по большей части, невольно согласны в том, что божество едино; если и мы признаем Богом того, кто устроил этот мир, то почему же тем позволено безнаказанно говорить и писать о божестве, что хотят, а нам запрещено это законом, хотя мы можем подтвердить истинными свидетельствами и доказательствами то, что мы думаем и во что правильно веруем, именно, что Бог один. Поэты и философы догадочно касались этого предмета, потому что думали приобрести познание о Боге не от Бога, а каждый сам собою: посему каждый из них различно учил и о Боге, и о материи, и о формах, и о мире. А что мы знаем и во что веруем, в том имеем свидетелями пророков, которые по вдохновению от божественного Духа возвещали и о Боге и о вещах божественных» (гл. 7).

Во-вторых, Афинагор указывает, что и разум требует признания единобожия. «Что от начала один есть Бог Творец всего, это вы увидите из следующих соображений, которые составляют разумное оправдание нашей веры. Если от начала было два бога или многие, то они находились или в одном и том же месте, или каждый в своем собственном. Но в одном и том же месте быть они не могли. Бог Творец мира находится выше сотворенного и окрест всего, что Он сотворил и устроил, то где будет другой бог, где прочие? Выше мира и Бога? В другом мире или окрест другого? Но если в другом мире или около него: то он уже не около нас, ибо он не владычествует над миром, и сам не велик могуществом, ибо он пребывает в ограниченном месте. Если же этого места нет и в другом мире, ибо Бог Творец все наполняет, ни окрест другого, ибо все Им объемлется: то и его самого нет, как нет места, в котором бы он обитал. И что делает Он, когда есть другой Бог, Которому принадлежит этот мир? Промышляет ли он? Если не промышляет, то ничего не сотворил. Если же он ничего не творил и не промышляет; если нет никакого другого места, где бы он находился, то есть только этот изначальный и единый Бог Творец мира» (гл. 18).

Просвещенным императорам, которым могли быть знакомы повсюду распространенные тогда книги Св. Писания, Афинагор считал возможным утвердить истину единоверия и на пророческом авторитете. Для этого он указывает на свидетельство Моисея (Исх. 20, 2-3) и Исайи (Ис. 44, 6; 43, 10-11; 71, 1), которыми исключается всякая возможность признания других богов, кроме истинного Бога (гл. 9).

Доказавши ссылками на авторитет поэтов, философов и на требование разума, что христиане не безбожники, когда содержат учение о едином Боге, Афинагор, далее, через раскрытие христианского учения о Боге Троичном в Лицах, Творце и Промыслителе мира, доказывает, что этот непонятный для язычников единый Бог не есть отвлеченная идея, абстракция, но живое Существо, находящееся в близких отношениях к миру. «Мы, — говорит он, — также признаем и Сына Божия: и никому да не покажется смешным, что у Бога есть Сын. Сын Божий есть Слово Отца, как Его идея и как действенная сила, ибо по Нему и через Него все сотворено, потому что Отец и Сын суть одно. А так как Сын в Отце и Отец в Сыне, по единству и силе духа, то Сын Божий — ум и слово Отца. Он есть первое рождение Отца, не так, чтобы оно получило бытие во времени, — ибо Бог, как вечный ум и вечно словесное (logicoz) существо, искони имел в Себе Самом слово (logicoz) но Он произошел от Него для того, чтобы быть идеею и действенною силою для всех материальных вещей, которые находились в виде бескачественной природы и недейственной земли, — легчайшие частицы были смешаны с тяжелейшими. Наши слова подтверждает и Дух пророчественный: «Господь создал Меня как начало путей Своих в дела Свои» (Притч. 8, 22). Утверждаем, что и этот самый Дух Святой, действующий в пророках, исходит от Бога, подобно лучу солнечному, истекая из Него, и возвращаясь к Нему. Итак, кто после сего не удивится, услышав, что называют безбожниками тех, которые исповедуют Бога Отца и Бога Сына и Духа Святого и признают их единство в силе и различие в порядке? Впрочем, этим не ограничивается наше богословское учение: но мы признаем и множество ангелов и служителей, которых Творец и Зиждитель мира Бог через Свое Слово поставил и распределил управлять стихиями, и небесами, и миром, и всем, что в нем, и благоустройством их» (гл. 10).

Доказательство, что христиане не безбожники, Афинагор видит не только в их возвышенном учении об истинном Боге, но и в их нравоучении. «И самыми правилами, которыми мы руководствуемся, правилами, которые не от человека происходят, но изречены и преподаны Богом, мы можем убедить не почитать нас за безбожников. Какие же это правила, в которых мы воспитываемся? «Говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, молитесь за гонящих вас; да будете сынами Отца вашего, Который на небесах, Который повелевает солнцу Своему восходить над злыми и благими и посылает дождь на праведных и на неправедных» (Лк. 6, 27-28; Мф. 5, 44-45). У нас вы найдете людей необразованных, ремесленников и стариц, которые не ударяют, когда их бьют; не жалуются на суде, когда отнимают у них имение; подают нуждающимся, и любят ближнего, как самих себя. Стали ли бы мы соблюдать себя в такой чистоте, если бы мы не признавали, что Бог бодрствует над человеческим родом? Конечно, нет. Но так как мы веруем, что отдадим отчет во всей настоящей жизни Богу, сотворившему и нас, и мир, то мы избираем жизнь воздержную, человеколюбивую и уничиженную, — зная, что здесь не можем потерпеть, хотя бы нас лишали жизни, никакого зла, которое бы сравнялось с благами, нам уготованными там от Великого Судии за кроткую, человеколюбивую и скромную жизнь» (гл. 11-12).

Так как обвинение христиан в безбожии основывалось главным образом на том, что они не признают языческих богов и не приносят им жертв, то Афинагор доказывает, что и с этой точки зрения христиане не безбожники, так как они, при почитании истинного Бога, отказываются почитать только богов ложных и несуществующих. «Так как многие из обвиняющих нас в безбожии измеряют благочестие числом жертв, и обвиняют нас в том, что мы не признаем тех же богов, каких чтут ваши города: то прошу вас, самодержцы, обратите внимание на два предмета, и, во-первых, на то, почему мы не приносим жертв. Создатель вселенной и Отец не имеет нужды ни в крови, ни в дыме, ни в благоухании цветов и курений, будучи Сам совершеннейшее благоухание и не имея недостатка ни в чем внутри или вне. Если мы, признавая Бога Создателем, Который все содержит и наблюдает ведением и всеуправляющею мудростью, воздеваем к небу чистые руки: то какие еще нужно Ему жертвоприношения? Что мне всесожжения, в которых Бог не нуждается? Ему нужно приносить жертву бескровную и служение разумное (гл. 13).

А что мы не признаем и не чтим тех богов, каких чтут ваши города, — это упрек совершенно безрассудный. Сами те, которые обвиняют нас в безбожии за то, что мы не почитаем тех богов, которых они признают, не согласны между собою касательно богов. Если же сами они разногласят между собою касательно своих богов, то зачем обвиняют нас, что мы не согласны с ними? (гл. 14).

Но пусть они почитают одних и тех же богов. Что же? Если многие, не умея различить, что такое вещество и что такое Бог, и какое между ними различие, поклоняются сделанным из вещества идолам: то неужели для них и мы, которые отделяем и различаем безначальное и происшедшее, сущее и не сущее, постигаемое умом и воспринимаемое чувством, и каждому из этих предметов даем приличное название, неужели и мы станем поклоняться идолам? Если бы мы те или другие виды вещества принимали за богов, то мы оказались бы не имеющими никакого понятия о Боге истинном, ибо в таком случае мы равняли бы с вечным разрушимое и тленное (гл. 15).

В защиту своего дела мне должно представить точные доказательства и касательно имен богов, что они новы, и касательно изображений их, что они сделаны, так сказать, вчера или третьего дня. Орфей, Гомер и Гезиод дали и имена и генеалогию тем, кого называют они богами. Об этом свидетельствует и Геродот: «Я думаю, что Гезиод и Гомер жили за четыреста лет до меня, не более: они-то составили для эллинов теогонию, дали прозвания богам, разделили между ними почести и искусства, и обозначали их вид» («История», II, 53). А изображения их не были в употреблении, пока не было пластики, живописи и ваяния. Вообще время появления изображений и статуй так недавно, что можно бы поименовать художника каждого бога. Итак, если они боги, то почему не существовали от начала? Почему они моложе тех, кто их сделал? Почему нужны были им люди и их искусство, чтобы существовать? Они — земля, камни, вещество и искусная работа (гл. 17).

Но некоторые говорят, что это только изображение, а боги — те, в честь которых сделаны эти изображения, что моления, которые обращаются к сим последним, и жертвы относятся к богам и совершаются для них; что нет другого средства, кроме этого, приблизиться к богам, ибо трудно видеть богов открыто, и в подтверждение справедливости этого представляют действия некоторых идолов: поэтому исследуем, какая сила заключается в именах богов. Обратите, прежде всего, внимание на следующее. Не от начала, как говорят (Гомер и Орфей) боги существовали, но каждый из них родился так же, как рождаемся и мы. А если было время, когда они не существовали, как говорят о них повествующие о богах: то — они не боги. Ибо безначальное вместе и вечно; а то, что получило бытие, подвержено и тлению. И я говорю то же, что и философы (Платон, стоики; гл. 18-19).

В мифах, кроме того, говорится, что боги имеют плоть, кровь, семя, страсти гнева и похоти, подвергаются скорби и ранам; даже и смертными оказываются, влюбляются друг в друга, влюбляются в людей и т.д. Все эти речи нужно считать вздором и достойными смеха. Ибо в Боге нет ни гнева, ни похоти и пожелания, ни детородного семени; Бог не неистовствует» (как Арей; гл. 20-21).

Среди образованных язычников, особенно среди философов, давно уже (с IV в. до Р. X.) создалось убеждение в несостоятельности мифологии, если принимать ее сказания о богах в буквальном смысле. Поэтому в целях очищения ее от всего, носящего чувственный, а зачастую, и зазорный характер, было придумано аллегорическое толкование мифов, в силу чего боги сделались олицетворением сил и явлений природы. Имея это в виду, Афинагор доказывает, что аллегорическое толкование мифов не только не служит в пользу богов, но самым очевидным образом свидетельствует, что эти боги не существуют.

«Но все это, может быть, — говорит он, — поэтические вымыслы, которые имеют смысл единственный: «Зевс означает огонь, как говорит Эмпедокл, — Юнона и Плутон жизненное начало, и слезы Нистиды — воды источников». Итак, если Юпитер — огонь, Юнона — земля, Плутон — воздух и Нистида — вода, а огонь, вода, воздух суть стихии: то ни один из них — не Бог, потому что их состав и происхождение из вещества. Вещество же тленное, текучее и изменяемое нельзя считать равночестным нерожденному и вечному, и всегда одинаковому в себе — Богу. Что же касается тех, которые говорят, что Кронос — время, Рея — земля, которая зачинает и рождает от Кроноса, то таким мы скажем: если Кронос есть время, то изменяется; если он годовая перемена, то сменяется; а божество — бессмертно, неподвижно и неизменяемо. Следовательно, Кронос не есть Бог» (гл. 22). Так как одним из важных устоев язычества, при всей его внутренней слабости, были чудеса, приписываемые богам, то апологет, взявший на себя труд доказать ложность языческого понятия о богах, должен был считаться и с ними. Афинагор не отрицает факта возможности и действительности этих чудес, но объясняет их действием демонов. «Вы, — говорит он, — может быть спросите, каким же образом действуют некоторые из идолов, если не боги те, которым мы воздвигаем статуи? Ибо невозможно, чтобы бездушные и неподвижные изображения действовали сами по себе, без движущего. Что в некоторых местах и городах, у тех или других народов бывают некоторые действия под именем идолов, этого не отвергаем и мы; но если одни получали от них пользу, а другие вред, мы не почитаем поэтому богами тех, которые производили то и другое. Впрочем, тщательно исследуем, каким образом по вашему мнению действуют идолы, и кто действует, присвояя себе их имена (гл. 22-23).

Есть дух, обращающийся около вещества, который сотворен от Бога, как и прочие ангелы сотворены Им, и поставлен для управления веществом и его видами. Бог сотворил ангелов для промышления о вещах, сотворенных Им, так что Богу принадлежит всеобъемлющее и общее промышление обо всем, а промышление о частях — ангелам, к ним приставленным. Как у людей есть свобода выбирать добро и зло, так и у ангелов. Одни из них, свободные, какими и сотворены были от Бога, пребыли в том, к чему Бог сотворил их и определил; а другие злоупотребили своим естеством и предоставленною им властью. Таковы князь вещества и видов его, и другие из тех, которые были около него, как главного, помощниками. Последние возымели вожделение к девам и были побеждены плотью; а тот сделался небрежен и лукав в управлении, ему вверенном. От совокупившихся с девами родились так называемые исполины. Сии-то ангелы, ниспадшие с неба и обитающие в воздухе и на земле и уже не могущие взойти на небо, равно и души исполинов, которые суть собственно демоны, блуждающие вокруг мира, производят действия, одни, именно демоны, — соответственные природе, какую они получили, а другие, именно ангелы, — тем вожделениям, которые они возымели. Князь же вещества, как видно из самых событий, изобретает и устрояет противное благости Божией (гл. 24-25).

Демоны привлекают язычников к идолам, ибо они привязаны к крови жертв и ею услаждаются. Неразумные и мечтательные движения души производят видения, соединенные с страстным влечением к вещественным изображениям. Когда нежная и удобопреклоненная душа, неведущая и неопытная в твердом учении, чуждая истины и не постигающая Отца и Творца вселенной, исполнится ложных о себе представлений, то обращающиеся около вещества демоны, жаждущие жертвенного дыма и крови, обольстители людей, — призвав себе на помощь эти увлекающие толпу обманчивые движения души, и действуя на умы людей, внедряют в них эти видения, как бы они происходили от идолов и статуй; и когда душа сама собою, как бессмертная, разумно движется, предузнавая будущее или испытуя настоящее, то демоны присвоют себе эту славу» (гл. 26-27).

Афинагор не сделал вывода из последнего рассуждения, но он ясен: если в видениях и чудесах, приписываемых богам, действуют демоны, то существование языческих богов не доказывается и самым сильным доводом в их пользу. Значит, их совсем нет. Для окончательного убеждения в этом язычников Афинагор приводит рассуждение в духе Евгемеровой теории, почитающей богов простыми людьми чаще всего — царями, обоготворенными невежественным потомством за какие-либо выдающиеся их качества или заслуги. «Геродот и Александр, сын Филиппа, уверяют, будто они слышали от египетских жрецов, что боги были люди (Геродот. «История», 2, 144, 156). Их почитали происшедшими с неба первыми царями, и частью по незнанию истинного богопочитания, частью же из благодарности к их начальствованию возводили в богов и вместе с женами. Невероятно, чтобы жрецы, почитавшие идолов, лгали, когда говорили, что это были люди. Также говорят и из эллинов важнейшие поэты и историки, например, о Геракле (Гомер), об Эскулапе (Гезиод, Пиндар и Эврипид). Говорить ли мне много о Касторе, или Полидевке, или об Амфиарее, которые, так сказать, вчера или третьего дня родились от людей, а теперь почитаются за богов?» (гл. 28-29).

«Итак, мы не безбожники, — заключает Афинагор, — так как признаем Бога, Творца вселенной, и Его Слово» (гл. 30).

Покончив с обвинением в безбожии, Афинагор переходит к двум другим самым ходячим обвинениям христиан — в распутстве, соединенном с кровосмешением, и людоедстве. Несправедливость их он доказывает указанием на высоконравственное и гуманное христианское учение, при содержании которого христиане не только не совершают возводимых на них тяжких преступлений, но и не могут совершать их. Возможность возникновения этих обвинений, в числе других мотивов, он объясняет желанием язычников приписать христианам те безнравственные действия, которые они сами совершают, научаемые примером своих богов. «Нас обвиняют, — говорит он, — также в каких-то пиршествах и нечестивых смешениях, дабы казалось, что не без причины ненавидят нас. Но согласитесь, что те, которые образцом всей жизни имеют Бога — так, чтобы каждый из нас был перед Ним чистым и неукоризненным, — те и в мыслях никогда не допускают ни малейшего греха. Ибо, если бы мы были убеждены, что существует одна только настоящая жизнь на земле, то еще можно бы подозревать, что мы служим плоти и крови, но так как мы знаем, что Бог и ночью и днем присущ нашим мыслям и словам, и видит находящееся в нашем сердце, то мы также убеждены, что если мы увлеклись грехом вместе с другими, нас постигнет жизнь худшая, в огненных мучениях. Поэтому-то невероятно, чтобы мы добровольно грешили и подвергали себя наказанию великого Судии (гл. 31).

Нисколько не удивительно, если они приписывают нам то, что говорят о своих богах, торжествуя страсти их под именем мистерий. Только если они стали обвинять нас в распутстве и безразличном совокуплении, то им следовало бы наперед возненавидеть Зевса, который имел детей от матери Реи и дочери Коры и женился на собственной сестре; или выдумавшего это Орфея, который представил Зевса более преступным и нечестивым, чем самый Фиест; ибо последний сделал кровосмешение с дочерью по оракульскому изречению, желая остаться царем и отмстить за себя. Мы же так далеки от подобных преступлений, что нам не позволено даже смотреть с вожделением (Мф. 5, 28). Итак, о тех, которые считают сладострастный взгляд за прелюбодеяние и которые ожидают суда даже за мысли; о тех можно ли думать, что они ведут развратную жизнь? У нас есть закон, который повелевает соблюдать величайшую непорочность между нами самими и ближними. Поэтому, смотря по возрасту, иных мы считаем сыновьями и дочерями, других братьями и сестрами, а престарелым отдает честь как отцам и матерям. Кого мы называем братьями и сестрами и прочими родственными именами, о тех мы весьма заботимся, чтобы тела их остались неповрежденными и нерастленными (гл. 32).

И жену каждый из нас, которую он взял по установленным у нас законам, имеет только для деторождения. Между нами найдешь даже многих и мужчин, и женщин, которые состареваются безбрачными, надеясь теснее соединиться с Богом. Нужно или оставаться таким, каким кто родился, или вступать в один брак, ибо второй брак есть благовидное прелюбодеяние (Мф. 19, 9). Таковы-то наши правила, наши нравы. Те, которые устроили торжище блудодеяния и предлагают юношам гнусные пристанища всякого постыдного удовольствия, и даже мужчин не щадят, и всячески оскорбляя красивейшие и благообразнейшие тела, и бесчестя сотворенную Богом красоту — те самые обвиняют нас за то, что сознают за собою и что приписывают своим богам, как нечто похвальное и достойное богов своих (гл. 33-34).

Итак, кто из здравомыслящих может сказать, когда таков наш образ жизни, что мы человекоубийцы? Ибо невозможно есть человеческое мясо, не убив наперед кого-нибудь. Первое — ложь, а насчет второго, если кто спросит их, видали ли они то, о чем говорят: то никто не будет так бесстыден, чтобы сказать, будто он видел это. У нас есть и слуги, от которых невозможно укрыться: однако и из них никто не говорил такой наглой лжи на нас. Ибо тех, которые, как известно, не хотят смотреть и на справедливо казнимого: тех кто обвинит в человекоубийстве или человекоядении? Если мы утверждаем, что женщины, вытравливающие зародившихся младенцев, делают человекоубийство и дадут Богу отчет за вытравливание, то как же сами станем убивать человека? Какой же человек, верующий в воскресение, согласится сделаться гробом тех, которые вправе воскреснуть? Невозможно, чтобы одни и те же люди веровали в воскресение тел наших и вместе употребляли их в пищу, как недостойные воскресения? Кто убежден, что никто не укроется от суда Божия и что самое тело понесет наказание вместе с душою, для которой оно служило орудием неразумных влечений и страстей, те — весьма основательно думать — будут избегать и малейшего греха (гл. 35-36).

Вы же, государи, удостойте меня вашего царского одобрения за то, что я опроверг клеветы и доказал наше благочестие, кротость и благонравие. Какие люди более заслуживают получить просимое, как не мы, которые молятся за вашу власть, чтобы сын, как требует справедливость, наследовал от отца царство, и чтобы ваша власть более и более утверждалась и распространялась и все вам покорствовало?» (гл. 37).