Свт. Григорий Богослов

С Т И Х О Т В Р Е Н И Я

На женщин, которыя любят наряды

Не стройте, женщины, на головах у себя башен из накладных волос, не выставляйте на показ нежной шеи; не покрывайте Божия лика гнусными красками, и вместо лица не носите личины. Женщине не прилично показывать мужчинам открытую голову, хотя бы золото вплетено было в кудри, или несвязанные волосы, как у скачущей менады, развевались туда и сюда нескромными ветерками. Ей неприлично носить на верху гребень, на подобие шлема, или видную издали мужчинам и блестящую башню. Не прилично и то, чтобы сквозь тонкий лен просвечивали твои волосы, вместе покрытые и открытые, и сияя как золото, где сбежало покрывало, выказывали мастерство твоей трудившейся руки, когда, поставив перед собою слепаго наставника — бездушное изображение своего лица, с его помощию писала ты свою красоту.

Если природа дала вам красоту, не закрывайте ея притираньями, но чистую храните для одних своих супругов, и не обращайте на посторонняго жадных очей; потому что вслед за очами неблагочинно ходит и сердце. А если при рождении не получили вы в дар красоты, то избегайте втораго безобразия, то-есть, не заимствуйте красоты у рук, — красоты, которую доставляет земля, которую распутныя женщины покупают, и покупают за несколько оволов, красоты, — которая стирается и стекает на землю, не может удержаться на тебе во время смеха, когда веселие приводит в трепет ланиту, — красоты, которую изобличают в подлоге ручьи слез, увлаживающий ланиты страх, и уничтожает капля росы. Теперь блестят и полны прелестей твои ланиты; но вдруг (к великому смеху) являются оне двухцветными, где темными, а где беломраморными. Ибо тебе, подсурмившаяся и подрумянившаяся, возможно ли удержать на себе обличаемую в подлоге красоту? Она была бы прилична на неподвижных статуях; но у тебя накладная личина разрушается от многих причин. Одно тело дано тебе Богом, а другое есть произведение твоей руки; одно ветхо, другое ново. Это луг, на котором растут попеременно цветы двух родов, и приятные, и неприятные. Это двухцветная одежда, по которой идут многия полосы. Поэтому, или не расписывай своего тела, или, расписав, постарайся сберечь; не прибегай к постыдным пособиям прикрашивать свой вид. Не трудись над Пенелопиной тканью, в которой надобно ночью распускать, что соткано днем: будучи внутри Гекубой, не будь снаружи Еленой.

Если и достанет у тебя хитрости сокрыть что-нибудь от супруга, хотя и не удобно Божий образ закрыть смертной личиной; то смотри, чтобы прогневанный Бог не сказал тебе так: «Отвечай, чуждая Мне тварь! Кто и откуда этот творец? Я не пса живописал, но создал собственный Мой образ. Как же вместо любезнаго Мне образа вижу кумир?»

Но уступим нечто твоей болезни. Впрочем, если явно, что ты живописная картина, в которой один лик наложен на другой; то знай, что ты ставишь позорный столп, издали видный людям, когда пишешь одушевленный образ Алкиноя. Твои прелести — безплодный Адонисов сад, цвет полипа, письмена на песке. Но походя на галку, описанную в басне, и зная, что эта птица, гордившаяся чужими перьями, вскоре ощипана и предана осмеянию, как и ты не подумаешь о последнем позоре, о пагубной красоте? Или надеешься, что твоя блистательная наружность не изменится? Но в скором времени увидишь, сколько приносит горестей чужая красота.

Спрашиваю, что пользы в накладной красоте, когда старость покроет морщинами лице, дотоле цветущее, когда дряхлых членов нельзя закрыть никакими прикрасами, и остаток плоти походит на что-то обожженное огнем и вынутое из пепла? Тогда уже поздно оплакивать обманчивую красоту, когда оставшееся, по множеству морщин, не дает места обезьяне. Такова прелесть подкрашенных членов! Но поставьте теперь, превосходная, изображение своего лица, каким было оно прежде. Я не почту его верным, да и тебе прежде всего надобно пожелать, чтоб не было глаз ни у одного из тех мужчин, которые прославляли тебя некогда и не могли отвести от тебя очей, когда ты с гордою поступью расхаживала перед ними.

Смеха достойно и то, что стараясь утаиться от мужчин, мужчин же вводишь в тайны своей красоты. Ибо те составы, которыми ты восхищаешься, приготовляли мужчины — грабители собственных своих домов, строители безумной своей страсти. Это изобретения не целомудрия, но распутства; и распутство видно во всем том, на что ты ухищряешься для мужчин. Разсказывают о гордом павлине, что, когда, изогнув шею в виде круга, поднимает свои золотистыя и звездами усеянныя перья, тогда начинает приветливо скликать своих жен: удивительно будет для меня, если и ты подкрашиваешь свое лице не для похотливых очей.

Если ты к супругу своему питаешь такую же любовь, какую и он к тебе с тех пор, как цветущею девой ввел тебя в брачный чертог; то сие приятно ему. Но если стараешься понравиться взорам других, то сие ненавистно твоему супругу. Лучше тебе внутрь дома своего скрывать прелести, данныя природой, нежели не благочинно выставлять на показ прелести поддельныя. Ибо для супруга давольно и природной твоей красоты. А если красота выставлена для многих, как сеть для стада пернатых; то сперва станешь любоваться тем, кто тобою любуется, и меняться взорами, потом начнутся усмешки и обмен словами, сначала украдкой, впоследствии же с большею смелостию. Но остановись, говорливый язык, и не произноси того, что последует за этим. Впрочем, скажу за несомненное, что всякая шутка женщины с молодым мужчиною уязвляеть как острое жало. Здесь все неразрывно идет одно за другам, подобно тому, как железо, притянутое магнитом, само притягивает другое железо.

О как бы хорошо натирать белилами и румянами (и еще в избытке) не женщин, но тех безразсудных мужчин, которые, ежедневно имея пред собою этот срам, сами себе застилают глаза туманом и услаждаются грехом! Они поражают злословием прекрасных женщин, сами же своими срамными делами уподобляются свиньям: а может быть, и действительно попали бы в темные свиные хлевы, если бы Цирцея помазала их тем составом, которым она людей превращала в зверей; ибо они не гнушаются прикрасами, и сами подкладывают в огонь сухия дрова, когда надлежало бы их убавлять, а не прибавлять. И есть мужья, которые стараются превзойдти друг друга в нарядах жен, чтобы одному перед другим иметь преимущество в неразумии. Часто и при недостаточном состоянии употребляют они все усилия, чтобы возбудит наглость своих жен. Но ты, верно, никогда не давал меча своего врагу и горному потоку не открывал пути на свои нивы.

Говорят, что, по похищении небеснаго огня, пришла к людям Пандора наказать за один огонь другим, за благодетельный — гибельным. А чтобы она как можно более воспламенила людей, демоны украсили ее разнообразными красотами, и каждый из них приложил что нибудь от себя; все же это совокупив во едино, пустили они к людям это многосложное обольщение, это любящее пиры, увлекательное, безстыдное, сладкоречивое услаждение, эту никогда не потухающую головню. Не верю я басням, однако же скажу, с твоего позволения: не будь и ты многоличной Пандорой. Пандорин род — безстыдныя женщины. Но ты — Христов образ, и сияй целомудрием и благоразумием.

Но вот уже не баснь; послушай моих советов, какие изреку тебе из пребожественнаго слова. Или не знаешь, как и древле твоего праотца обольстило своею доброцветностию человекоубийственное древо, и как хитрость врага и убеждение супруги и обольстили и немедленно изринули его из зеленеющаго рая? С сего-то времени, дочь моя, такой отеческий закон — никогда не полагаться на доброзрачность. Ибо всякая красота — для меня кратковременная прелесть; ее приносит весна, и тотчас губит холодная зима, или преждевременно истощает болезнь, или истребляет немилосердное время, ведя за собою круг всепоядающих лет.

Очень смешно, когда женщина, имея некрасивую наружность, знает это, и гордясь своим безобразием, презирает Данаю. Но еще гнуснее (так говорят знающие, я неспособен к такому злоречию), когда все имеют общий недостаток, однако ж желают скрывать его одна от другой. Что опаснее такой болезни? Плотник разумеет работу плотника; искусный певец узнает искуснаго в пении, и вор видит вора. А женщины не хотят, чтобы другия понимали в них то, что сами понимают в других. Так справедливо то, что порок ослепляет глаза. Но смешны мужчины, когда, любуясь доброцветностию движущихся картин, оказывают уважение лицам, над которыми сами смеются. Думаю же, что они любуются не столько картинами, сколько прихотливостию мужчин; чему доказательством служат краски.

Разсказывают, что один скитался по утесам, влюбившись в пустый и не имеющий вида отголосок, называемый эхом. А другой воспылал любовию к собственному своему изображению, и бросился в источник, чтобы обнять подобие гибельной своей красоты. И еще одна уязвилась любовию к прекрасным струям реки, в безумной страсти не могла отойдти от милых берегов, лобзала воду, черпала ее руками, и ловила пену; но и водами не могла угасить в себе пламенеющей любви. Так слепа и непреклонна любовь!

Ни мало не удивительно, если и ты расцвеченная, розоперстая, одетая в роскошныя ткани и носящая высоко голову, сведешь с ума молодаго человека, и даже не одного, но всякаго, для кого расписываешь себе лице. Верю, что один мудрый муж своим искусством ввел в обман тельца, изобразив красками на доске телицу. Необычайна такая любовь — живые звери стремятся к бездушным изображениям! Но и ты иногда ухищряешься возбудить то же в молодых людях. Орфей увлекал за собою зверей; а ты влечешь мужчин, у которых зверонравен ум и женонеистова жизнь.

Если ты и не покоряешься плотской похоти, а служишь только похоти очей; то и эта воздушная любовь есть уже болезнь. Но совершенно ли ты не уязвима? Готов я этому верить; но и то уже не хорошо, если молва приписывает мне и не сделанный мною грех. В таком случае, хотя сама ты и благоразумна, но многим другим дашь урок неблагочиния. Порок течет быстро. Другие употребляют искусство, чтобы прикрыть и скверную свою жизнь; а у тебя и на целомудрии лежит какая-то чернота. Если и целомудренныя станут любить наружную блистательность; то других женщин не убедишь иметь целомудренное сердце.

По учению нашего закона не дóлжно с похотливым желанием и очей устремлять на чужую жену: потому что безстыдный взор — начало безстыдной любви, и только избегающий такого взора избежит и греха. Как же ты, открывающая пред мужчинами пояс любви, сохранишь себя вдалеке от греха прелюбодеяния?

Но (старость говорлива) разскажу тебе баснь, которая очень идет к вашему позору. По одному древнему преданию, в роде человеческом не различалось прежде, кто хорош и кто худ; но многие, хотя были добродетельны, почитались беззаконниками, и на оборот многие, хотя были безразсудны, слыли добрыми; самых безчестных людей сопровождала слава, и совершенных преследовало безславие, но ни тем, ни другим не было правосудия. Но не сокрылся от Царя Бога царствующий в мире грех, и возскорбев о сем, провещал Он наконец такое слово: «Несправедливо, чтобы слава Моя была и на добрых и на злых; от сего грех еще более усилится. Посему дам им верный отличительный признак, по которому легко узнать, кто порочен». Сказав сие, ланиты у добрых покрыл он румянцем, так, что при виде чего либо постыднаго тотчас разливается под кожею кровь; особливо женщин наделил Он румянцем в большей мере; потому что и кожа у них прозрачней, и сердце нежнее. Но у злых Бог сгустил кровь и сделал неподвижною во внутренности, так что и от стыда ни мало не приходит она в обращение.

Куда же причислю тебя, изукрасившая свои ланиты? Для меня не важен твой румянец, хотя и до чрезмерности покрывает он твою наружность; ибо это румянец безстыдства, отрождение того румянца, который в древности потоплен содомским огнем. Не расписывай себе лица, распутная женщина, не подделывай своего цвета; я признаю ту одну красоту, которую дала природа; потому что богатство, оставленное мне отцем, лучше того, которое собрала рука моя беззаконно; пусть оно мало, но обильнее последняго. Так и законную жену предпочитаю любодейце. Родныя дети, хотя и не красивы лицем, милее красивых, но усыновленных. Помня это, сохраняй тело свое таким, каково оно по природе, и не желай, чтобы тебя почитали инаковою, нежели какова ты в действительности.

Кельты испытывают в струях Рейна, законно рожденны ли их дети. И часто золото пробуется на углях. Так о целомудрии твоего сердца заключаю по неукрашенной красоте твоего лица. Да не кладет на тебя своей печати темный велиар! Он или совершенно обратит тебя в пепел, или очернит своим дымом, и за краткое наслаждение покроет позором. Не для благорожденных дорого золото, перемешанное с драгоценными камнями и сквозящим своим блеском поражающее взоры, в виде цепи разложенное по персям, жемчужным бременем отягчающее и обезображивающее уши, или увенчивающее голову. Не для благорожденных дороги эти золотыя одежды, эти хитрыя произведения из тонких нитей, то багряныя, то золотистыя, то прозрачныя, то блестящия. Не губительные для ланит составы, не подрумяненныя уста украшают женщину. Ея красота не в том, чтобы поверх расписанных веждей носить черную бровь, заворачивать внутрь увлаженные зрачки, изнеженным голосом привлекать к себе благосклонный слух, руки и ноги стянув золотыми, вожделенными и приятными для тебя узами, представлять из себя что-то рабское, тело и голову умащать роскошными благовониями (на трупы слетаются вороны) [1], жевать во рту что нибудь неупотребляемое в пищу [2], держать в непрестанном движении подбородок, и как бы из презрения к целомудренным, из зубов и из увлаженных уст точить пену. Не восхищайся блистательностию седалищ, не старайся выказывать себя сквозь искусно сделанныя и сквозящия створки, высматривая тех, которые на тебя смотрят. Не гордись ни множеством слуг, ни служанками — этими подобиями твоего сердца. Вестники весны — ласточки, плодов — цветы; по служанкам можно заключать о госпоже. Размысли обо всем этом. Хотя не важно неприличие чего нибудь одного; однако же все вместе и одно при другом — несомненная пагуба.

Один цвет любезен в женщинах — это добрый румянец стыдливости. Его живописует наш Живописец. Если хочешь, уступлю тебе и другой цвет; придай своей красоте бледность, изнуряя себя подвигами для Христа, молитвами, воздыханиямн, бдениями днем и ночью. Вот притиранья годныя и незамужним и замужним! А красильныя вещества побережем для стен и для таких женщин, в которых производит бешенство и помет молодых людей. Оне пусть и скачут, и смеются безстыдно; а нам не позволено даже и смотреть на распутных женщин.

Лучшая драгоценность для женщин — добрые нравы, то-есть, сидеть больше дома, беседовать о Божием слове, заниматься тканьем и пряжей (это обязанность женщин), распределять работы служанкам, и избегать с ними разговоров, на устах, на глазах и на ланитах носить узы, не часто переступать за порог своего дома, искать себе увеселений только в обществе целомудренных женщин и в одном своем муже, для котораго ты, с Божьяго благословения, разрешила девственный пояс. Да и вольностям мужа полагай меру, чтобы тем самым уверить его, как далеко ты держишь себя от чужих мужчин.

Да погибнет тот, кто первый начал раскрашивать Божию тварь; потому что он первый примешал к краскам безстыдство. Как иногда безстыдные скоморохи, недостойные имени мужей, выставляют наружу изображение сокрытаго внутри безобразия; и за сим, естественным образом, следуют у них пляски, гнусное кривлянье благообразных членов, нравящееся людям безразсудным: так и сии женщины, надев на себя снаружи чужой образ — этот смехотворный, а не священный покров стыдливости, предаются потом движениям достойным своего испещреннаго лика. У них нет покоя ни дверям, ни ключам, ни зеркалам, ни притираньям, ни уборщикам; весь дом приходит в содрогание. И все это от тщеславнаго желания расписать себе лице. Но целомудренная красота, которая не знает убранств, не требует и таких безпокойств. Если же ты столько гордишься накладною красотой; то не можешь иметь и здраваго понятия о красоте неподдельной. Привлекательна была наружность у Есфири; но что было плодом ея чрезвычайной красоты? Спасение целаго народа. Расписывала себе некогда очи зверонравная блудница Иезавель, и блудническою кровью омыла свои студодеяния. Но от тебя не требуют утолять гнев царя; тебе нет доли и с блудницами: береги же свое целомудрие.

Как не приходишь ты в трепет, когда преклоняешь пред иереями свою главу — это позорище, на котором появляются разныя личины? Как не содрогнутся эти руки, которыми ты расписывала свою достойную слез красоту, и которыя потом простираешь к таинственной Снеди? Даже и к мученикам, в память которых усердный народ, чтя драгоценную кровь, составляет хвалебные лики, являешься ты с лицем, обольщающим многих, подобно торжищному шуту, который влечет за собою по городу толпу, или подобно укротителю зверей, который из темных нор вытаскивает змей? Послушайся моих советов, женщина, и не поддавайся мысли — накладывать руку на лицо свое. С такими женщинами, дочь моя, не плавай на одном корабле, не ходи на общий совет, не живи под одной кровлей. Другим предоставь излишества; а ты бойся и похвалу выслушать из уст мужчин, — в этом слава женщин.

Если жизнь твоя совершенно свободна от уз; живи для одного Христа, отказавшись от всего, будь светлою, мудрою, разсудительною девой, и чистым женихом своего сердца имей Слово. А если овладела тобою любовь к тому ребру, от котораго ты отделена; то и заботься об этом одном милом ребре, питая к нему добрую, благородную, а не порочную, любовь; с другими же страстями не будь знакома и во сне. И ты предстоишь великому Богу, и не скроешься, если что-нибудь изнеженное примешаешь к низкому. Много свидетелей на то, что и при грязных одеждах возможна не благоприличная роскошь, а при пышных — благопристойность. Знай, что для тебя важнее один рубец, нежели самыя глубокия раны для миролюбцев. Уважай бисер. Капля не так заметна на замаранной, как на чистой и одноцветной одежде.

Если убедил тебя этим; то доставил тебе пользу А если ты решилась устоять в своем; то вдвое еще блистай, когда хочешь, и золотом, и янтарем, и серебром, и слоновою костью. Дозволяю это новописанным красотам. А у меня приготовлен столп, и я сделаю на нем надпись; приходи сюда всякий, кому угодно, и любуйся этой красотою.

Примечания:

[1] Сим св. Григорий, вероятно, делает тот намек, что умащать благовонием прилично одни трупы.

[2] Здесь указывается на обычай щегольливых женщин жевать дерево, или другое что нибудь твердое, чтобы, непрестанно возбуждая во рту слюну, поддерживать свежесть усть и не давать губам пересыхать.