Михаил Скабалланович
Что дает богослову первая глава книги пр. Иезекииля

Речь перед защитой магистерской диссертации

О той важности, какую имеет правильное понимание 1 гл. пр. Иезекииля не только для библейской науки, но и для христианской догматики, едва ли возможны два мнения.

Хотя главною целью пророка в этой таинственной главе его книги было описание явившегося ему Бога, но пророк занимается здесь не столько этим недосягаемым предметом, которому из 28 стихов главы отводится только 2 ½ последних, сколько непосредственными носителями Божества и загадочными двигателями Славы Божией — херувимами. Пророк эти предлагает читателю — о неприступной высоте Божией, которая не могла быть показана и ему, как и всем прежним боговидцам, составить себе понятие «на ближайшей сфере обнаружения Божества», как удачно назвал херувимов почтенный автор лучшего трактата об ангелах. Насколько будет отвечать своему предмету так составленное о нем понятие, достаточно свидетельствует то обстоятельство, что и столь отдаленный отобраз Бога, как человек, все же дает возможность составить по нем некоторое представление о его Певрообразе. «Бог, Который выше всего, — говорит о херувимах 1 гл. Иез. doctor angelicus Фома Аквинат, — непостижим для своего творения; потому-то Он, не поставив [с. 2] никакого образа для представления Своей невидимости, поместил, как образ Своего престола, непостижимые природы«( Sum . Theol. 1, 2, III, 4 в .).

Итак, 1 глава Иезекииля — это глава христианской ангелологии, и в этой последней — это первая и важнейшая глава, глава, посвященная изучению и обследованию этого лика ангелов, которые занимают столь исключительно высокое положение между ангелами, что едва могут быть названы ангелами, и на точном языке Св. Писания и не называются так. Об этом чине небесной иерархии никто и нигде не говорил с такою подробностью и полнотой, как пр. Иезекииль в 1 главе своей книги.

Пророку Иезекиилю можно бы придать почетный титул херувимолога. Те немногие сведения, которые имел о херувимах Ветхий Завет до Иезекииля, подобно слабым лучам света, лишь сгущали глубокий священный мрак, на который они падали. И Новый Завет к тому, что дает по этому вопросу пр. Иезекииль, не прибавил почти ничего.

То, что открыто пр. Иезекиилю о херувимах и что он сообщает нам в 1 гл. своей книги, имеет одну особенность, делающую это откровение неудобовосприемлемым для нас. В 1 гл. пр. Иезекииля мы имеем дело с тем непосредственным соприкосновением одного духа с другим, в котором они, так сказать, обнажают друг перед другом сразу и вполне самую сущность свою. Такого рода познание и в земном обиходе ценится выше дискурсивного ознакомления с предметом. Когда человеческая душа соприкасается таким способом с бестелесным духом, она, не будучи способна мыслить иначе, чем в конкретных образах, воздействие на себя этого духа не может не облекать в вещественные образы. И естественно, что чем больше возвышается над землей такой дух, тем труднее его непосредственное восприятие душою укладывается в такие образы, тем изысканнее, сложнее и страннее должны быть эти образы. Образы, кото-[с. 3]рыми наполнена 1 гл. Иез. в этом отношении достигаю зенита. Читатель тогда поймет здесь пророка как следует, когда рассмотрит за этими образами велики и таинственные сущности, воздействовавшие на сознание пророка, и когда это созерцание заставит переживать его хотя отчасти то, что пережил пророк на Ховаре. Наша книжка хочет способствовать такому чтению этой трудной главы.

Хотя херувимам отводится самая значительная часть 1 гл. пр. Иез., но не они составляют главную цель и предмет этой главы. Такою целью является Бог. И в этом отношении 1 гл. Иез. дает немало. Рационалистическая библейская критика отчасти права, когда различает Бога Иезекииля от Бога других пророков и, в частности, Исаии. В необъятном для нашего ума существе Божием пр. Иезекииль своим богопросвещенным оком рассмотрел то, чего не видели, по крайней мере в такой ясности, другие пророки. У Иезекииля, особенно в 1 гл. его книги, Бог предстает перед нами со своей, так сказать, наиболее потрясающей и благоговейно ужасной стороны, со стороны своей «святости» или, выражаясь языком новой философии, трансцендентности, премирности. Как у Исаии Он влечет к себе сердце, рождая в нем самые отрадные упования, так у Иезекииля Он заставляет неметь и цепенеть перед Собою мысль человеческую; но есть что-то сладостное в этом священном ужасе. Пр. Иезекиилю принадлежит высокая честь первого точного разграничения между тем, что в Боге сколько-нибудь доступно человеческому пониманию и, так сказать, соприкосновению с миром, и тем, что в нем недоступно даже какому-либо наименованию. Описав, по-видимому, самого Бога в 1 гл. своей книги, он в 2, 1 предупреждает читателя, что видел только Славу Божию, и то не самую Славу, а только «видение подобия» ее, и боится поставить подлежащее к vajjomer. [с. 4]

Определив, что в Боге может являться человеку, пр. Иезекииль и в том, что может видеть человек в Боге, и что удостаивались видеть его великие предшественники, можно сказать, рассмотрел новые черты и несущественные частности, по крайней мере обратил на них внимание свое и читателя. Явившись, как и некоторым прежним тайновидцам, в подобии человека и сидящим на престоле, Бог является Иезекиилю, притом, как весь сияющий особым, неземным светом. Пророк не в состоянии подыскать между всеми видами земного света достойного подобия этому свету и в нерешительности останавливается на блеске, даваемом одною загадочною драгоценностью ( chaschmal , LXX — илектр), который, может быть, не производит нынешняя истощенная природа. Неизъяснимый свет этот в явлении Божием, как выходит по его описанию у Иезекииля, и есть главное, между тем не отмеченное прежними боговидцами. Только с Ховарского богоявления стала возможна речь о Боге, как Свете. С этого времени свет стал мыслиться в понятии Бога едва не с такою необходимостью, с какою мыслятся в нем разум, воля, жизнь.

Еще одну новую черту вносит в образ явления человеку Славы Божией видение Иезекииля, но только эта черта указывается как бы с таинственною прикровенностью, с мысленным «чтый да разумеет». Пришедший к пророку Господь дает ему знать Себя прежде всего как неопределяемый ничем и никак ближе qol, голос, звук. Этот Божественный шум ясно отличается, если не прямо противополагается шуму явления херувимов, который очень подробно описывается, тогда как первый определяется только как «голос с тверди». Новозаветная экзегетика получила бы новые точки зрения, если бы генетические розыски о Логосе продвинула до Иез. 1, 25. [с. 5]

Давая столько для библейского богословия, 1-я гл. пр. Иезекииля имеет еще значение, которое можно назвать философско-историческим. Она освещает с необыкновенно возвышенной и, так сказать, совершенно неожиданной точки зрения ту поворотную эпоху ветхозаветной истории, которую представляет собою плен Вавилонский. Если наше понимание общей мысли 1 гл. Иез. имеет научную цену, то богодухновенное созерцание нашего пророка плен Вавилонский сопоставляет по мировому значению со столь важными историческим моментами, как потеря прародителями рая, Синайское законодательство и самый конец видимого мира. Общее, что было во всех этих событиях, это — что все они вызывают явление Божие на землю, притом явление, отличавшееся от других явлений Божиих посредствованием херувимов, а это такое посредствование, которое менее всего отнимает у явления Божия высокое качество непосредственности.

Интересна 1 гл. пр. Иезекииля и в текстуальном отношении. Историк библейского текста может сделать из нее поучительные выводы. В ней, представляющей из себя бесспорно труднейшую страницу В. З., наполненной непереводными выражениями и apax legomena, ярче всего сказываются достоинства и недостатки различных библейских памятников. По нашему мнению, горячий спор нынешней библейской критики о сравнительном достоинстве мазоретского текста и LXX , начавшийся с сенсационных разоблачений в области первого де-Лагарде, авторитетным голосом истории текста этой главы разрешается замечательно мирно. В этом cruce interpetandi тот и другой тексты являются двумя совершенно одинаковой правдивости свидетелями древнего гласа Божия, но вместе одинаково неспособными к безусловной истине. Как раз по одному стиху в главе LXX и мазореты передают в заведомо неподлинном виде: как александрийский переводчик боится в 7 ст. припи-[ с. 6 ]сать херувимам ноги тельца, так мазора в 13 ст. явно старается договорит недосказанное пророком о мнимо-огнеобразном виде херувимов. В критической оценке различных текстов настоящий труд опирается на своеобразных началах, надежность которых, надеемся, не может подлежать сомнению: 1) пропуски в священном тексте были возможнее прибавок; 2) неясные выражения скорее могли выпасть из текста, чем проникнуть в него. На первом основании мы считаем подлинным все плюсы мазоретского текста против LXX и LXX против мазоретов; на втором основании мы считаем весьма сомнительными гладкие чтения темных мест в Ватиканском и родственных с ними кодексах. В опасном деле так называемого восстановления текста мы действуем с осторожностью, которая, вероятно, показалась бы западному библеисту до смешного излишнею.