V
О двух этических крайностях
(40, 1) Не
вдаваясь далее в этот предмет и оставляя в стороне наиболее скандальные
детали, а также из стремления избегнуть подробного анализа всех их по
отдельности и не желая затягивать наше повествование сверх меры, ответим
им всем вместе, разделив ереси на две группы. (2) Именно, некоторые из
них проповедуют такой образ жизни, где нет никакого различия между праведным
и неправедным, некоторые же, в чрезмерном аскетизме и из стремления к
нечестивому противодействию, берут слишком высокую ноту. (3) Начнем с
первых. Коль скоро человек вправе избрать любой образ жизни, то совершенно
очевидно, что он может избрать и аскетизм. Кроме того, если никакой образ
жизни не может повредить избранным, то это тем более справедливо и для
[образа жизни] праведного и благоразумного. (4) А поскольку «господину
субботы» дано право не расплачиваться даже за нечестивую жизнь, то человек,
ведущий упорядоченную социальную жизнь, тем более не подотчетен. (5)
«Все мне дозволено, — говорит апостол, — но не все полезно».[89] Ясно,
что вседозволенность невозможна без самодисциплины. (41, 1) Использующий
свое право выбора праведно заслуживает уважения в такой же мере, как
и тот, кто предоставил нам это право выбора, позволив нам жить так, как
мы желаем. Не позволяя же нам отклониться от праведного пути и впасть
в неизбежное рабство, он заслуживает уважения еще большего. (2) Возможность
выбора между распущенностью и самодисциплиной не страшна сама по себе.
Но ценятся они по-разному. Стремящийся к наслаждениям потакает своим
телесным желаниям, избравший же аскетизм, напротив, освобождает свою
душу от страстей, и душа в результате достигает контроля над телесными
желаниями. (3) Действительно, мы «призваны к свободе», лишь бы
«свобода не стала поводом для угождения плоти», — как говорит апостол.[90] (4)
В том случае, если, как они советуют, мы согласимся потакать нашим страстям
и начнем безразлично относиться к постыдной жизни, то нам либо надлежит
во всем подчиниться нашим желаниям и таким образом впасть во всяческий
разврат и неправедность в полном согласии с желанием наших наставников,
(5) либо же, в стремлении избегнуть неправедной жизни, нам следует обуздать
некоторые из наших желаний и не потакать наиболее низким из наших страстей
— животным и сексуальным, — которые заставляют наше тело служить себе
в угоду. (6) Похоть растет и оживает, если мы прислуживаем ей, и напротив,
она гаснет, если мы сдерживаем ее.
(42, 1) Возможно
ли, чтобы человек, одолеваемый телесными страстями, уподобился Господу
или же достиг божественного знания? Удовольствие происходит из страсти,
страсть же возникает от неудовлетворенности, являясь стремлением к чему-то
недостающему.[91] (2) Избравшие
такой образ жизни, как мне кажется:
… к униженью лишь
горе прибавят, —
как говорится в известном выражении[92],
навлекая на себя беду ныне и в будущем. (3) Если бы все было позволено
и не было бы опасности утраты последней надежды из-за неправедных дел,
тогда это до некоторой степени оправдывало бы их дурные жизни. (4) Однако
в заповедях мы постоянно встречаем примеры праведной жизни. И нам надлежит
точно следовать им, избегая ошибочных толкований и опасаясь упустить
какие-либо, даже малейшие, детали. Последуем же туда, куда ведет нас
Слово, но если мы оступимся, следует знать, что в таком случае не избежать
нам «бессмертного зла».[93] (5)
Последуем дорогой божественного писания, дорогой верных, и, насколько
возможно, уподобимся Господу. И жить нам следует не безразлично к добру
и злу, но, очистившись насколько возможно от желания наслаждения и страстей,
позаботимся о своей душе, направив все усилия исключительно на божественные
предметы. (6) Ибо если разум чист и свободен от всякого зла, он оказывается
каким-то образом способным воспринять божественную силу и образ Бога
водворяется в нем. «Всякий, имеющий эту надежду на Господа, очищается,
— как сказано, — поскольку он чист».[94]
(43, 1) Пребывающим
во власти своих страстей божественный гносис не доступен. А если они
не достигли гносиса, следовательно, им неведома и надежда. Те же, кто
дошли до этого предела, кажется повинны в незнании Бога, и незнание это
проявляется в их образе жизни. (2) Абсолютно невозможно чтобы человек,
обладающий знанием, не испытывал бы стыда от того, что он не в силах
справиться со своими телесными страстями. Их заявление, что высшее благо
есть наслаждение, никоим образом не согласуется с [известным] положением
о том, что красота есть благо (to< kalo<n
ajgaqo<n).
Красота такого рода возможна только в Господе, благо — только в Боге,
поэтому только он является единственным достойным предметом любви. (3)
«В нем вы обрезаны обрезанием нерукотворенным, совлечением греховного
тела плоти, обрезанием Христовым». (4) «Так что если вы воскресли вместе
с Христом, то ищите горнего, о нем помышляйте, а не о земном. Ибо вы
умерли и жизнь ваша сокрыта с Христом в Боге». Все это слабо согласуется
с сексуальной распущенностью, к которой они призывают. (5) «Умертвите
ваши земные члены — блуд, нечистоту, страсть, злую похоть». Следует избавиться
им и от «гнева, ярости, злобы, сквернословия», и «совлекши ветхого человека
с делами его, облечься в нового, который обновляется в познании по образу
создавшего его».[95]
(44, 1) Образ
жизни человека явственно показывает, следует ли он заповедям или нет,
поскольку поведение соответствует разуму. (2) Дерево познается скорее
по его плодам, нежели по цветам или листьям. Аналогично, истинное знание
(гносис) раскрывается в плодах, которые приносят поступки, а не в словесных
цветах. (3) Ибо гносисом мы называем не голые слова, но знание божественной
природы, свет, проникающий в душу через соблюдение заповедей, который
позволяет достичь полной ясности в знании всего, пребывающего в становлении
и, подготавливая к осознанию своей природы и «знанию себя», учит как
предстать пред лицом Бога. Ибо знание для ума — это как глаза для тела.[96] (4)
Рабская погоня за наслаждениями является свободой не более чем горькое
— сладким. Мы называем истинной свободой только ту свободу, которую
даровал нам Господь, избавив нас от желаний, страстей и других чувственных
желаний. «Каждый, говорящий: “Я знаю Господа”, но не следующий его заповедям
— лжец. В его словах нет истины», — говорит Иоанн.[97] |